Том 10. Пьесы, написанные совместно
Шрифт:
Андрей. Почему же так? Я при деле быть могу.
Гаврила Пантелеич. Ты-то пожалуй, да прынцесса-то твоя — не низко ли ей покажется?
Андрей. Это дело до нее не касающее.
Гаврила Пантелеич. Ну, как, братец! Она, к примеру, такое пирожное, сидит и на фортепьяне играет, а ты из красильни, как шут какой, в кубовой краске в залу-то ввалился! Так одно к другому не подходит.
Андрей. Ничего-с! Коли им не угодно, я один уеду; а они могут в Москве остаться.
Гаврила Пантелеич.
Андрей. Это уж на что хуже-с!
Гаврила Пантелеич. Пока ты наблюдал, так дело шло в лучшем виде, а теперь не скоро и распутаешь. До того дошло, что хоть прикончить фабрику-то, так в ту ж пору.
Андрей. Нет, как можно-с, дело миллионное! Для вас все суета, а я — человек молодой, я жить хочу.
Гаврила Пантелеич. Убытков боюсь. Фабрика — такая машина, что коли она в порядке, так барыш, а коли порядку нет, так она года в два все твое состояние съест. Так вот я затем в Москву-то поговорить с тобой. Приходи вниз завтра пораньше, потолкуем, на чем-нибудь надо решить. Я думаю здесь Москве пожить: захвораешь, так дохтура близко; помолиться когда, так святыни много.
Андрей. Милости просим: я низ отделал, там для вас всякое спокойствие будет.
Гаврила Пантелеич. Уж видел, что отделал — швыряй деньги-то! (Заметя портреты.)Эге! вот ты их куда разжаловал, стариков-то!
Андрей. Я хотел их туда вниз-с…
Гаврила Пантелеич. Ну да, подальше куда-нибудь, чтоб с глаз долой: на чердак или в сарай их, чтоб не зазорно было, что у нас, мол, деды — не князья, не бояре…
Андрей. Нет-с, не потому-с…
Гаврила Пантелеич. А кто, Андрей, нам с тобой деньги-то дал? откуда все эти шелки да бархаты, и кто нам эти палаты выстроил?
Андрей. Все это я понимаю-с…
Гаврила Пантелеич. А каково было наживать-то ему? Ведь он в лапотках в Москву-то пришел, на себе воду возил, недоедал, недосыпал, и под дождем, и на морозе…
Андрей. Все это при нем и останется-с.
Гаврила Пантелеич. Коли ты труды его ни во что ставишь, так хоть за ум-то почти! Ума-то в этой голове было не то, что у нас с тобой!
Андрей. Да я за все его почитаю и уважаю-с.
Гаврила Пантелеич. Поглядывай на него почаще, так сам умней будешь. (Строго.)Подай мне их, я им место найду!
Андрей. Извольте-с. Я давно Прохору говорю, чтоб он их вниз снес. Вы напрасно в сердце приходить изволите.
Гаврила Пантелеич. Не напрасно! Погляди на себя хорошенько, то ли ты делаешь-то? Ты, может, думаешь, что родители-то — звери, что они к детям все с сердцем да с грозой; так нет, брат, и тоскуют по вас иногда, бывает, что и до слез… (Утирает глаза и, махнув рукой, идет к двери.)
Андрей (останавливая отца). Позвольте-с!
Гаврила Пантелеич. Ну, ну, бог с тобой! Родня мы, родня, вижу.
Андрей. Крутое сердце у меня, тятенька.
Гаврила Пантелеич. Да вижу, вижу…
Андрей. Но и не дурак притом…
Андрей, потом Прохор.
Андрей (берется за голову). В самом деле, на дедушку-то посматривать: не поумнею ли? Нет, конечно, надо приставать куда-нибудь, к одному берегу. Барином мне не быть, так хоть купцом-то остаться порядочным. Довольно разыгрывал дурака; пора за ум взяться. Вот когда думать-то моей глупой голове, да думать так, чтоб лоб трещал; а что обдумаю — хорошо ли, дурно ли, — так уж завинтить накрепко. Прохор!
Входит Прохор.
Не пущай ко мне никого.
Прохор. Слушаю-с.
Андрей. Ни одного человека. (Уходит в дверь налево.)
Входит Елена Васильевна.
Елена и Прохор.
Елена. Кто был здесь?
Прохор. Гаврила Пантелеич и Настасья Петровна приехали с фабрики, так приходили к Андрею Гаврилычу.
Елена. А где он, Андрей Гаврилыч?
Прохор. У себя в кабинете. Не приказали беспокоить: делом заняты.
Елена. Ко мне, кроме Агишина, никого не принимать…
Прохор. Слушаю-с. (Уходит.)
Нина Александровна входит.
Елена, Нина Александровна, потом Прохор.
Елена. Мама, что ты такая кислая?
Нина Александровна. Я совсем умираю от мигреней; да и ты сегодня что-то не в духе.
Елена. Мне скучно, мне тяжело, мне надоела моя жизнь!
Нина Александровна. Ах, Лена, как я страдаю за тебя! Ты начинаешь раскаиваться? Это ужасно. Я предчувствовала, что между вами ничего не будет общего; ты до сих пор нисколько, кажется, не сошлась с ним.
Елена. Да, он мне чужой, совершенно чужой. Я замечаю, что он гораздо лучше, серьезнее, умнее, чем я прежде о нем думала; в нем есть решительность, отвага. Я его уважаю и даже нельзя сказать, чтобы я была к нему совсем равнодушна; какое-то довольно теплое, как бы родственное чувство есть к нему.