Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Твен Марк

Самый сердечный привет от всей нашей семьи.

Марк.

P. S. 18 авг.

Дорогой Джо, сейчас 7.30 утра. В последнее время я просыпаюсь ни свет ни заря. Еще одно такое пробуждение—и это обратится в привычку; тогда я должен буду покориться и так при ней и останусь.

Сегодня у нас день траура: четыре года назад умерла Сюзи. Пять лет и один месяц прошло с тех пор, как я в последний раз видел ее живую, — она стояла на платформе и посылала нам воздушные поцелуи, когда мы уезжали на Запад, в кругосветное путешествие.

Иногда кажется, что целый век прошел с тех пор, а иногда — что это было только вчера.

Любящий вас

Марк,

68

ДЖ. И. МАКАЛИСТЕРУ

Сентябрь 1900

г,

Дорогой Макалистер,

Мы действительно уезжаем в субботу. Я думал отплыть раньше, но задержался, чтобы закончить исследование так называемых «Семейных пансионов». Это — особенность Лондона, бог не попустил, чтобы они существовали где-либо еще; это старые-престарые лачуги, служившие жильем разве что во времена Гептархии. На Дувр-стрит и Олбемарл-стрит они попадаются на каждом шагу. Некогда просторные комнаты разбиты переборками на клетки, предоставляющие вам такой неуют, какого нигде, кроме тюрьмы, ни за какие деньги не сыщешь. Здесь вас ждут все современные неудобства и в придачу такие, которые устарели сто лет назад. Цепы на все, что здесь получаешь, несоразмерно высокие. Спальни — это настоящие лазареты для неизлечимой мебели, — сужу по моему теперешнему пансиону. Заведения эти существуют по традиции; они прикидываются почти исчезнувшими за последние полвека гостиницами домашнего типа, — по крайней мере, такими их считают наивные иностранцы. Иные вполне почтенные англичане еще останавливаются здесь по унаследованной от предков привычке, а также по умственной недоразвитости; то же делают многие американцы — по невежеству и предрассудка ради. Пансионы эти не менее интересны, чем лондонский Тауэр, но, вероятно, древнее. Древнее и дороже. Лифт получен в дар от Вильгельма Завоевателя, некоторые кровати доисторического происхождения, по ним можно изучать геологические эры. Моя — самая древняя. Она образовалась в пласте древнего красного песчаника, вулканического туфа, обманчивых надежд и двууглекислой роговой обманки, лежащих на глинистом сланце, и сохраняет отпечаток доисторического человека. Находится она в № 149. Посмотреть на нее приходят тысячи ученых. Они считают ее священной. Они хотят при помощи взрыва уничтожить отпечаток, но это им не удается. Динамит от нее отскакивает.

Закончив исследование, в субботу отплываю в Миннегагу,

Неизменно любящий вас

Марк Твен.

69

ДЖ. X. ТВИЧЕЛУ

29 января 1901 г.

Дорогой Джо,

...Я только и могу ждать, что меня за это станут потчевать пинками и зуботычинами, а хлеба с маслом у меня станет куда меньше, но если мне Ливи не помешает, я все-таки скажу свое слово. Наш народ таков же, как все прочие, оскверняющие собой землю: готов драть глотку во славу любого дела, лишь бы это тешило самолюбие или набивало мошну. Если всех этих лицемеров возьмут в рай, из него получится самый настоящий ад!

Нет, я это понять не в силах! Вы — наставник и учитель людей, Джо, и на вас лежит великая ответственность перед молодыми и старыми; если вы учите свою паству, как учите меня, — из страха, что высказанное вслух мнение может нанести ущерб ей или какому-нибудь издателю, молчать и скрывать свои мысли, когда флаг родины покрывается бесчестием и позором,— как ответите вы за это перед собственной совестью? Вы сожалеете обо мне; в порядке взаимности я готов немного пожалеть вас.

Однако я, кажется, противоречу моей же собственной «Философии», которую Ливи ни за что не позволяет мне опубликовать, потому что эта книга меня погубит. А я все-таки надеюсь увидеть ее напечатанной, пока я жив. Я задумал ее еще пятнадцать лет назад и написал в 1898 году. Я часто пытался прочитать ее Ливи, но Ливи не хочет слушать — моя философия наводит на нее уныние. Правда всегда так действует на людей. Вернее — действовала бы, если бы на их долю изредка доставался хоть клочок правды, но так не бывает.

Вы полагаете, что я полагаю, будто

мною движет высокий патриотизм, будто я в отчаянии оттого, что наш президент по уши увяз в грязной истории с Филиппинами, и меня огорчает и мучит, что наша великая и невежественная страна, которая понятия не имеет о самых основных фактах филиппинского казуса, так низко пала в глазах всего мира и выставила себя на посмешище… Вы глубоко заблуждаетесь! Мне нет дела до других и я в тревоге и отчаянии потому, что из-за этой истории сам чувствую себя замаранным. Вот и все. В этом я убеждаюсь, заглянув поглубже в себя. Что бы человек ни чувствовал, причина для этого всегда одна и та же - себялюбие.

Хоть мне это было очень неудобно и каждая минута у меня на счету, я на днях потратил вечер и выступил в главной здешней синагоге в пользу бесплатной школы для нуждающихся еврейских девочек. Мне известны до мелочей эгоистические мотивы, побудившие меня это сделать, хотя никто другой о них и не подозревает. Если выберу как-нибудь время, расскажу вам все подробно. Вы сами увидите, что это чистая правда.

Написал еще одну статью; поторопитесь и помогите Ливи оставить от нее мокрое место.

Она где-то хлопочет по хозяйству, несчастная рабыня домашнего очага, а над Кларой орудует врач, извлекая из нее бронхит. Вспышка была сильная, и мы немножко встревожились. Это началось два дня назад, и до сегодняшнего вечера она лежала пластом. Сейчас ей лучше.

Самый сердечный привет всем вам.

Марк.

70

ЭДУАРДУ Л. ДИММИТУ

Адирондакские озера, 19 июля 1901 г.

Дорогой мистер Диммит,

в план мироздания с самого начала вкралась ошибка, и потому все на этом свете идет шиворот-навыворот, теряется масса драгоценного времени, и в делах первостепенной важности допускаются роковые проволочки. Приглашения, которые должен бы получить юнец, полный жизни, и, получив, был бы на верху блаженства, откладываются из-за бесчисленных препятствий и попадают к нему, запоздав на полвека.

Так случилось и на сей раз.

В Миссури, когда я был еще мальчишкой, я всегда нетерпеливо ждал приглашений, но они не доходили по адресу и, проблуждав где-то в лабиринте времен, пришли только теперь, когда я уже стар, страдаю ревматизмом, путешествия мне не под силу и приходится упускать счастливый случай.

Бездны радостей я лишился из-за этих вечно опаздывающих приглашений! Пятьдесят лет тому назад я охотно пустился бы на край света, лишь бы принять участие в первом попавшемся празднике. И мне было бы совершенно все равно, что ни праздновать, только мл повеселиться и пошуметь.

Все в мире поставлено с ног на голову. Жизнь следовало бы начинать стариком, обладая всеми преимуществами старости — положением, опытом, богатством, — и кончать ее юношей, который может всем ним так блистательно насладиться. А сейчас мир устроено так, что в юности, когда счету нет удовольствиям, которые получаешь на один-единственный доллар, у вас этого доллара нет. В старости же у вас есть доллар, но уже нет ничего такого, что хотелось бы на него купить.

Коротко говоря, такова жизнь. В первую половину ее вы способны ею наслаждаться, но не имеете возможности; во вторую половину у вас есть возможность наслаждаться, но вы на это уже не способны.

Множество признаков предостерегает меня, что безжалостное время не остановится ради меня. Я приближаюсь к порогу старости; в 1977 году мне стукнет сто сорок два. Довольно порхать по белу свету. Пора мне расстаться с непоседливой юностью и усвоить достоинство, солидность и медлительность, подобающие почтенной дряхлости, ибо она приближается и ее, как уже сказано, не миновать.

Вы собираетесь отметить годовщину великого памятного события. Вы по праву гордитесь успехами славного штата Миссури — и я как сын этого штата почел бы за большую честь присутствовать на празднестве и разделить ваше торжество; но вынужден отказать себе в этом, и могу лишь от души поблагодарить вас за столь лестное приглашение.