Том 12. Лорд Дройтвич и другие
Шрифт:
— Вы так внезапно убежали…
— Не хотелось с Фредди встречаться. Уолли сочувственно посмотрел на нее.
— Простите, что порчу вам ланч, но Фредди знает, где вы. Он вас выследил. Встретил случайно Нелли Брайант, с которой вроде бы подружился в Лондоне, и та рассказала ему, где вы и чем занимаетесь. Послушайте, вы так стремительно улепетнули от него позавчера, а сейчас как-то не очень растревожились, — заметил Уолли, и Джилл звонко расхохоталась.
— Вы разве не слышали?
— О чем?
— Фредди попросил мистера Пилкингтона взять его в хор нашего спектакля. Сегодня утром, когда я пришла в театр, он репетировал на сцене, а его всячески поносил мистер Миллер. А позже мистер Гобл разругался с актером, игравшим роль англичанина, и заявил, что любой хорист сыграет не
Запрокинув голову, Уолли одобрительно взревел, отчего у обедающего за соседним столиком выпала на полдороге ко рту устрица.
— Не устраивайте такого шума, — строго одернула Джилл. — На нас оглядываются.
— Простите, не удержался! Ну и дела! Да, такого бреда, как в этих шоу и мюзиклах, нигде нет! Там может случиться, что угодно! «Алиса в стране чудес» — пустячок перед театром!
— Вы тоже так считаете? Именно такое чувство и у меня. Будто я на бесконечном чаепитии у Безумного Шляпника.
— А с какой стати Фредди вообще вступил в труппу? Джилл стала серьезной. Вопрос напомнил ей про то, что она все время изгоняла из мыслей.
— Хочет работать в театре, чтобы приглядывать за мной. Серьезность заразительна. Улыбку Уолли как стерли. Он тоже вернулся к мыслям, не самым приятным, и принялся мрачно крошить булочку.
— А знаете, он совершенно прав. Даже не подозревал, что у него столько здравого смысла.
— Нет, не прав! — вспыхнула Джилл. Воспоминание о разговоре с новой звездой все еще жгло огнем ее независимую душу. — Я не ребенок, и могу сама о себе позаботиться. Как я поступаю, это мое личное дело.
— Боюсь, скоро вы поймете, что ваши личные дела касаются еще нескольких человек. Меня, к примеру. Мне лично не нравится, что вы работаете в театре. Ну, откусите мне голову!
— Очень любезно с вашей стороны, что вы беспокоитесь обо мне…
— Я же просил откусить мне голову, а не заморозить меня. На правах старого друга, который в былые времена совал вам червяков за шиворот, повторяю — мне не нравится, что вы на сцене.
— Вот уж не думала, что вы такой… — Джилл поискала словечко поуничижительнее, — замшело-викторианский!
— Когда дело касается вас, да, я самый что ни на есть замшелый и викторианский. Викторианец — мое второе имя. — Уолли смело встретил ее негодующий взгляд. — И мне, повторяю, не нравится, что вы на сцене. А уж тем более в труппе Айка Гобла.
— Почему же именно Гобла?
— Потому что он не из тех, с кем следует близко общаться.
— Вот еще ерунда!
— Ну, нет! Я думаю, вы немало читали о нравах театральных менеджеров…
— Да, но это все выдумки.
— Так оно и есть. В большинстве своем, они неплохие, вполне порядочные ребята, даже на редкость порядочные, если вспомнить, какое положение они занимают. Я не говорю про деньги, тут они вытворяют, что угодно. В театре, когда доходит до денег, в ход идет все, кроме разве укусов. «Ни Божий закон, ни закон людской не дальше сороковых». [46] В данном случае подставьте улицу, а не широту, хотя вопрос и не изучен досконально. Возможно, точнее сказать, что золотое правило «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» здесь отменено. К этому привыкаешь. Ну, разве что, отправляясь с визитом, оставишь часы и бумажник дома, да не поворачиваешься спиной, чтоб не стянули ненароком задней запонки. Вроде игры. Если менеджеру удалось надуть тебя, значит, он выиграл очко и получает все почести. Если одурачил его ты, то и победа за тобой. При любом раскладе это никак не влияет на отношения. Он все так же потчует тебя сигарой из жилетного кармана и твердит, что ты славный малый. Тут нет ничего личного. Возможно, он облапошил утром своего лучшего друга, но за ланчем они сидят вместе, довольные и счастливые. К менеджерам надо проявлять терпимость. Все они — жертвы наследственности. Когда грабитель женится на гардеробщице, их отпрыск автоматически идет в театральный бизнес. Разве он может потом избавиться от уроков раннего детства? Нет, конечно. Но нравы… Уолли замолчал, давая возможность
46
«ни Божий закон, ни закон людской не северней сороковых» — строка из баллады Р. Киплинга «Стихи о трех котиколовах» (1882). В подлиннике — «не северней 53-й широты»
— Так вот, что касается нравов, — возобновил свою речь Уолли, — тут совсем другое дело. Большинство менеджеров — вполне почтенные люди средних лет с женами и семьями. Они в бизнесе, чтобы делать деньги, и больше их ничего не интересует. Девушки в труппе для них — вроде клерков. Просто машины, помогающие получить прибыль. Они толком их и в лицо не знают. Но наш добрый Айк совсем другой! — Уолли проглотил кусочек камбалы. — Айк — нехороший человек. Он — вор, мародер и распутник! Он — чума и червь. Он толст, вял и дрябл. У него сальная душа, иссохшее сердце и глаза трески. Я не критикую его, Боже упаси! — благородно добавил Уолли. — Нет! Критика — не в моем характере. Однако с превеликим уважением скажу, что он — гибрид кота и той пакости, которую мы находим под лежачим камнем. Вот почему мне жаль, что вы в его труппе.
Эту обличительную речь Джилл слушала с некоторой тревогой. Ее короткие встречи с мистером Гоблом подсказывали, что каждое слово, скорее всего, — правда, ей было не по себе даже сейчас, когда Гобл просто на нее глядел, как справедливо выразился Уолли, глазами трески. Но гордость запрещала ей проявлять слабость.
— Я и сама могу о себе позаботиться! — повторила она.
— Не сомневаюсь! Возможно, вы сами сумеете о себе позаботиться, если свалитесь в заболоченный пруд. Но вряд ли я остался бы стоять на берегу, спокойно на это глядя. Я знаю, что приходится терпеть девушкам в хоре. Часами они болтаются на сквозняке, пока свои сцены репетируют солисты. Им нечем заняться, а если они попытаются разнообразить томительность рабства легкой болтовней, на них вопят.
— Да, — признала Джилл, — так бывало много раз.
— Так бывает всегда. Джилл, вы должны уйти из театра. Такая жизнь вам не подходит. Работа…
— Мне она нравится.
— Ну да, пока она в новинку…
— Как вы не можете понять! — жарко перебила Джилл. — Я хочу работать. Мне нужна работа. Мне нужно что-то делать, чтобы занять ум. Очень трудно говорить об этом, но вы же знаете, что со мной случилось. Фредди наверняка рассказал. А если и нет, вы и сами могли догадаться, раз уж я здесь одна. Неужели у вас не бывало беды или разочарования, когда весь мир будто развалился на куски? Тогда обнаруживаешь, что единственное спасение — работать, работать и работать! Когда я только что приехала в Америку, я просто с ума сходила. Дядя Крис отослал меня в городишко на Лонг-Айленде, и мне целый день было нечем заняться, я только думала и думала. Долго я там не вытерпела и сбежала в Нью-Йорк. Встретила тут Нелли Брайант, получила эту работу. Театр спасает меня. Я занята целый день, ужасно выматываюсь, и у меня нет времени на всякие мысли. Чем тяжелее работа, тем лучше она мне подходит. Это противоядие. Я просто не могу бросить ее сейчас. А что до вашего Гобла, придется мне с ним смириться. Другие же девушки терпят. Чем я лучше?
— Они притерпелись и не обращают внимания.
— Ну, и я должна притерпеться. Что мне еще осталось? Должна же я что-то делать.
— Выходите за меня замуж, — сказал Уолли, перегнувшись через стол и прикрывая своей ладонью ее руку. Сияние в глазах осветило его лицо, словно фонарь.
От внезапности этих слов Джилл онемела. Вытянув руку из-под его руки и откинувшись на спинку стула, она в изумлении смотрела на Уолли. В сознание ее смутно проникала сумятица звуков — разговоры, смех, веселая мелодия, которую наигрывал оркестр. Все ее чувства точно бы обострились. Она чутко воспринимала мельчайшие детали. Потом, вдруг, весь мир сузился до глаз, прикованных к ней, — молящих, влюбленных, и ей панически захотелось избежать их взгляда.