Том 12. Стихотворения

Гюго Виктор

Июнь 1842

БЕССОННИЦА

Когда чуть брезжит день, с ночной сражаясь тенью, И сквозь окно зари, подобное виденью, Льет бледные лучи на мглистый небосвод, — Так на порог тюрьмы лучи надежда льет, — Тогда легко вставать и радостно трудиться. В часы, когда рассвет поет свой гимн, как птица, В него вплетается торжественной строфой Людской привычный труд, священный и простой. Слагает плуг псалмы; чудесным звукам вторя, В уключине весло поет над бездной моря; Вонзаясь в дерево, отточенный топор Напевом радостным безмолвный будит бор. Но как таинственно средь ночи пробужденье, Когда земля молчит, погружена в забвенье, И люди крепко спят, и в окнах нет огней, И с неба вниз бегут семь золотых коней В конюшню, к полюсу!.. О, как необычайно Проснуться в этот час, услышав голос тайный, Прикосновение почувствовав к плечу: «Я здесь. Работа ждет». Плоть стонет: «Не хочу! Я сплю. Я утомлен вчерашнею ходьбою. Оцепененье сна еще владеет мною. Помилосердствуй, дух, дай отдохнуть и мне! Едва прилягу я, забудусь в тишине, — Упрямый, ты ко мне приходишь. Мир бесшумен, Кругом глухая ночь… Так будь благоразумен! Ну что ж, открыть глаза принудил ты меня. Темно… Еще далек рассветный проблеск дня. Уйди! Мне так тепло, я грежу о любимой, О пряди шелковой, во мраке еле зримой, На

грудь мне сыплются и звезды и цветы… Уйди! Придет заря — тогда вернешься ты. Я отвернусь к стене, ты слышишь? Убирайся! Рукою огненной ко мне не прикасайся! Я приручил мечту, она робка как лань, А ты вспугнул ее… Оставь меня, отстань! Я спал мертвецким сном, храпел что было мочи… О, боги! Мысль моя во тьме безмолвной ночи Намотана, как нить на злом веретене. Ты стих трепещущий протягиваешь мне, — Он прежде в облаках порхал, подобно птице… Я не хочу его! Свирепый ветер злится И дверь мою крушит, как сказочный дракон, И ревом полнится туманный небосклон. Уйди, палач! Твой стих я выпущу на волю, И глаз не разомкну, и нынче высплюсь вволю. Ну, сжалься надо мной; дружны мы столько лет! Я не могу, я мертв, я сном окован…» «Нет! Ведь я не сплю! — твердит мне замысел-мучитель. — Влачи оковы, раб! Исполни долг, мыслитель! Как, ждет охапки сна бесстыдный этот скот? Нет, мне заря всегда свой луч румяный шлет. Пусть плоть, покорствуя, несет страданий бремя. Колодник, не ленись! Мое настало время». И плоть побеждена, и властвует душа, Я покоряюсь ей, и вот ко мне, спеша, Бегут наброски драм, рой замыслов дрожащий, Рюи, и Марион, и Сильвы рог звенящий; Во тьме я чувствую романа скорбный взгляд, И оду вижу я, что с Дантом сходит в ад Иль поднимается с Горацием к светилам, — И должен я писать со страстью, с гневным пылом. Неведомой тропой, что в дальний край ведет, Я должен двигаться без устали вперед, Стих за стихом слагать и слово вслед за словом. Ночной одетый мглой, в молчании суровом Преследуя мечту, я должен вдаль идти По вдохновения скалистому пути, И должен посетить леса, поля, дубравы, Кладбища сонные, где пахнут смертью травы, Озера, что таят чудовищ в глубине, — Я, всадник сумрачный на сумрачном коне.

1843. Ночью

НАДПИСЬ НА АНТИЧНОМ БАРЕЛЬЕФЕ

Луизе Б.

Есть музыка во всем — сокрытый гимн природы. Всплеск влажного весла и шепчущие воды, Шум людных городов и нежность двух сестер, Страсть молодых сердец и кроткий разговор Четы, прошедшей путь извилистый и длинный, Фанфара блещущей и радостной долины, Беседы братские в молчанье вечеров, Шуршанье вековых нахмуренных дубов — Вы воплощаете гармонию вселенной, Вы — вздохи музыки простой и совершенной! Для нас теченье дней, годов круговорот, Мечтанья тайные, туманный небосвод, Заря в слезах росы, закат кроваво-красный — Слагаются в напев симфонии неясной. По-разному звучат природы голоса: Звенят луга, поют зеленые леса, Гудят колокола, бредет с мычаньем стадо… Когда слетит на холм вечерняя прохлада, Повсюду — в блеске звезд, в мерцании зарниц, И в стрекоте цикад, и в щебетанье птиц — Сверкает звуков рой, причудлив и чудесен. Навек слился с душой мир затаенных песен. Природа говорит нам: «Пой!» — и ей в ответ На камне вырезал ваятель древних лет Фигуру пастуха недвижного, который Склоняет к дудочке задумчивые взоры.

Июль 1883

«За прялкой увидав прабабушку-старушку…»

За прялкой увидав прабабушку-старушку, Решила девочка такую же игрушку, Как и у бабушки, для куклы смастерить. Заснула бабушка, а внучка тянет нить, — Тихонько вертится при этом веретенце, — И вот с шерстинкою, сверкающей как солнце, Шафраном крашенной, бежит она, горда! Так птичка прочь летит с былинкой для гнезда.

Котре, 25 августа 1843

ПОЭТ

Шекспир, задумавшись, безмолвно смотрит вдаль. Он видит не сады, не чопорный Версаль, Где многословная трагедия стенает, — Огромная толпа пред взором возникает, И лес, угрюмый лес трепещет и шумит. Поэта внутренний горячий свет слепит. Бледнея, он встает, шагает торопливо; Над грозной головой сиянье — точно грива, Неукротимый мозг прозрачнее стекла, Мерцают образы в нем, души и тела. Просеивает он весь мир как бы сквозь сито. В ладонях стиснутых вся жизнь людей сокрыта. Умеет извлекать из человека он Сверхчеловеческий, неповторимый стон. Шекспир, как океан, порой непроницаем. Его творения мы с дрожью созерцаем И чувствуем, как он вскрывает нашу грудь, Чтоб в тайники души бесстрашно заглянуть. Не отступает он ни перед чем: покорны Ему и Калибан и Ричард — хищник черный. Он откровеньями поит нас, как вином. Гиганты-замыслы раскиданы кругом, — В его руках они податливее глины. Лир, Гамлет, Цезарь, Брут — созданья-исполины, И всех объемлет он. Средь тишины ночной Вампиры, призраки проходят чередой. Как некогда Эсхил, он Мельпомене страшен. Он кровью душ людских, разъятых им, окрашен. Рок Макбета настиг, Отелло жертвой пал… Он драмы азбуку жестокую создал И вот — покоится в своих твореньях ныне, Как в логове своем кровавый лев пустыни.

Париж, апрель 1835

ПРИРОДА

«Стал мрамором ручей. Земля в гранит оделась. Зима. Нам холодно. Тебе бы не хотелось, О дерево, гореть и согревать мой дом?» — «Расту я из земли и возношусь огнем, — Руби, мой дровосек! Пускай семья дружнее Сойдется к очагу, сердца и руки грея, Любя и радуясь». — «А хочешь дышлом стать Для плуга?» — «Да, хочу я лемех погружать, Чтоб колос выходил из земляной неволи, Чтобы за плугом вслед зазолотилось поле И ясноокий мир, как солнце засияв, Вставал над нивами». — «А хочешь из дубрав, Тенистых и густых, где лань прохлады ищет, Уйти и для людей стать кровлею жилища?» — «Для гнезд в моих ветвях всегда приют готов, — И твой, о человек, хочу хранить я кров! Здесь отдыхаешь ты. И детский смех звенящий Похож на шум листвы в лесной зеленой чаще». «А мачтой корабля ты будешь ли, ответь?» — «О да! Как птица, я могу тогда взлететь. Корабль умчит меня вдаль от моей отчизны, Как человека смерть уносит прочь из жизни; И, трепеща в волнах, свой бег направим мы К далеким небесам, не знающим зимы. Как часто мне о них рассказывали птицы! Нет, мудрый никогда могилы не страшится, И мрачный океан в величии своем Не устрашит меня». — «А хочешь быть столбом Для виселицы»? — «Прочь! Молчи! Долой секиру! Я прославляю жизнь, — сулишь ты гибель миру! Прочь от меня, судья! Палач, твой путь кровав! Я — дерево холмов, я — дерево дубрав, Я приношу плоды и осеняю травы, — Не тронь моих ветвей для мерзостной расправы! Губи, уничтожай, иди стезей своей, Будь гнусен, и жесток, и злобен, но не смей, Пугая пытками и тяжкими цепями, Не смей себе искать сообщников меж нами! Нет, замыслам

таким служить мы не должны. Мы с ветром говорим, мы светлых тайн полны. Законы ваши мрак простерли над землею. Я солнцем рождено, а вы кромешной тьмою. Ступайте прочь! Зачем смущать покой лесов? Средь шумных праздников, и зрелищ, и пиров У вас потеха есть: казните и пытайте, Позорной гибели и мукам предавайте Несчастных, что вокруг всегда найдете вы, — Не место призракам среди моей листвы!»

Январь 1843

15 ФЕВРАЛЯ 1843 ГОДА

Кем так любима ты, люби того. — Прости. — Как ты была для нас, будь для него отрадой! Тебе одну семью сменить другою надо; Оставив нам тоску, все счастье унести. Удерживают здесь, там ждут тебя согласно. Жена и дочь, свой долг двойной ты исполняй. Нам — сожаление, надежду им подай. Уйди, пролив слезу! Войди с улыбкой ясной!

В церкви, 15 февраля 1843

«Привычку милую имела с юных лет…»

Привычку милую имела с юных лет Малютка дочь моя в мой тихий кабинет, Чуть утро, приходить, все озаряя светом, И «здравствуй, папочка» звучало мне приветом. Бумаги трогала она, касалась книг, Садилась на постель, перо брала на миг. Потом, скользнув как луч, внезапно уходила. И принимался я, исполнен новой силы, Опять за рукопись, но, взявшись за перо, Встречал я то узор, запутанный хитро, То между строчками чертеж витиеватый, То находил листок, рукой ее измятый, И нежные слова ложились на листы. Она любила свет, зеленый луг, цветы. Еще не женщиной была она, но взгляды Светились мыслию, и знать ей было надо Мое суждение о каждом пустяке. А возле камелька зимой о языке И о грамматике часы веселых прений! Вот четверо детей мне влезли на колени, Вот мать их юная, вот милые друзья! Да, мог я говорить, что счастлив малым я! Но умерла она! Увы! Где взять мне силы? Я весел быть не мог, когда она грустила, И тосковал в гостях, когда ее глаза При расставании туманила слеза.

Ноябрь 1846, в День всех усопших

«Когда еще мы обитали…»

Когда еще мы обитали Там, на холмах, в краю родном, Где льются воды, блещут дали, Где возле леса был наш дом, Ей десять минуло, мне — тридцать; Я заменял ей мир в те дни. Как свежий запах трав струится, Там, под деревьями, в тени! Она мне счастье приносила, — Все удавалось, день блистал. «Отец!» — она мне говорила, И я всем сердцем отвечал. Я слушал сквозь полет мечтаний Ее бесхитростный рассказ, И мысль мою вело в тумане Сиянье этих детских глаз. Она так гордо выступала, Когда я руку ей давал, Она в лугах цветы срывала, И нищих взор ее искал. Их одаряла торопливо, Чтоб не обидеть никого. Она была такой красивой В том платье, — помните его? Любила поболтать немножко Под вечер при огне свечи, И бились бабочки в окошко, На свет слетаясь к нам в ночи. Слова приветствия так мило Звучали у нее всегда! А взгляд ей небо подарило Прямой, не лгущий никогда. Дитя, в мои младые лета Ниспосланное мне судьбой, Она была цветком рассвета, Моею утренней звездой. В спокойный, теплый вечер летний, Когда луна светила нам, Как мы сбегали в дол соседний, Как мы бродили по лесам! Потом на свет уединенный, Домой зовущий с вышины, Мы возвращались вверх по склону Вдоль старой каменной стены. Мы словно чувствовали крылья, Дивились звездам без числа, И душу юную лепил я, Как чистый мед творит пчела. О ангел мой чистосердечный! Ты весела была в тот день… И это все прошло навечно, Как ветер, как ночная тень!

Вилькье, 4 сентября 1844

«Весна! Заря!..»

Весна! Заря! О, память, в тонком Луче печали и тепла! — Когда она была ребенком, Сестричка ж крошкою была… — На том холме, что с Монлиньоном Соединил Сен-Лё собой, Террасу знаете ль с наклоном Меж стен — небесной и лесной? Мы жили там. — Побудь с мечтами, О сердце, в милом нам былом! — Я слышал, как она утрами Играла тихо под окном. Бесшумно по росе бежала, Чтоб не будить меня, она; Моя рука не открывала, Чтоб не вспугнуть ее, окна. Смеялись маленькие братцы… Все в свежей пело там тени: С природой — наши домочадцы, А дети — с птицами в те дни! Я кашлял — и она отважно Ко мне входила, семеня, И сообщала мне преважно: «А дети ждут внизу меня». И грустно ль, весело ль мне было, В порядке ль был ее пробор, — Волшебницей пленялся милой, Звездой очей моих, мой взор! Весь день играли мы, бывало. О, прелесть игр! Чудесный смех! По вечерам мне заявляла Она, как старшая из всех: «Теперь рассказывай нам сказки! Сейчас мы стул несем, отец». И эти ангельские глазки Сияли радостью сердец. Я измышлял им тьму сражений, В них жизни вражьей не щадя, На потолке средь смутных теней Героев сказки находя. Четыре милые головки Смеялись смехом молодым, Когда брал верх мой карлик ловкий Над великаном глупым, злым. Я сочинял поэму смело, — Гомер и Ариост зараз; Мать на детей своих смотрела И грезила под мой рассказ. Читая в стороне, порою Дед поднимал глаза от строк; А я в окне, залитом тьмою, Кусочек неба видеть мог.

Вилькье, 4 сентября 1846

«Жить под безоблачным иль хмурым небосводом…»

Жить под безоблачным иль хмурым небосводом; Учиться мудрости у древних год за годом; Читать Вергилия и Данте в час ночной; Беспечно уезжать из города весной И над причудами трактирщика смеяться; Чертами женщины мелькнувшей опьяняться; Любить, любимым быть, знать счастье без границ; Задумчиво внимать веселым трелям птиц; В кругу своей семьи, открыв глаза с рассветом, Мать, дочь, сестру встречать улыбкой и приветом; Газетные статьи за завтраком читать; Трудиться, веровать, чего-то ожидать, Пока нам жизнь несет и страсти и страданья; Речами волновать угрюмые собранья; Сравнив с достигнутым высокий идеал, Понять, как ты велик и как ничтожно мал; Волною быть в толпе, душой — в бурлящем море; Все в жизни испытать — и радости и горе; Бороться яростно, любить земную твердь… Потом, в конце пути, — безмолвие и смерть!