Том 14. М-р Моллой и другие
Шрифт:
После лондонской жары прохлада была истинным бальзамом. Эмили исчезла во тьме, а это означало, вероятно, что она вернется часа через два, извозившись в чем-нибудь, и прыгнет к нему на грудь. Однако он не огорчился. Его осенил блаженный покой. Мало того, внутренний голос нашептывал, что вот-вот случится чудо, хотя никаких чудес, кроме предстоящего купания Эмили, он вообразить не мог.
Снова, медленным шагом, он обогнул дом и перешел с травы газона на гравий двора. Ботинки его заскрипели в мирной тишине. И вдруг перед ним метнулось что-то белое, взывая при этом:
— Джонни!
Он
— Это ты? — продолжала Пэт.
Джон ринулся вперед. Сердце у него прыгало, тихая радость взметнулась бушующим пламенем. Значит, предчувствие не обмануло, хотя он и думать не посмел бы, что чудо так прекрасно.
Ночь была звездная, но под деревьями царила тьма, и Пэт едва-едва мерцала. Джон молча смотрел на нее. Что-то подобное он чувствовал один раз в жизни, серым ноябрьским днем, когда раздался свисток рефери, и он, весь избитый, в грязи, узнал, что их команда победила. Кроме этих двух случаев, он не испытывал странного, почти страшного восторга.
Пэт, со своей стороны, казалась спокойной.
— Да уж, собачка у тебя! Сторожевой пес. Сколько я бросила в окно камешков, а ей — хоть бы что.
— Эмили куда-то ушла.
— Надеюсь, ее укусит кролик. Всё, мы с ней в ссоре. Она меня чуть не загрызла там, в деревне.
— Пэт! — вскричал Джон.
— Да-да. А сейчас, думаю, пойду-ка погляжу, как ты. Ночь такая… ну, такая, никак не уснуть. Зачем ты тут рыщешь?
Джон внезапно вспомнил, что ушел с поста, но не устыдился. Если бы тысячи взломщиков проникли в дом, он бы им не мешал. Их дело.
— Так, гуляю.
— Ты удивился, что я здесь?
— Да.
— Мы мало видимся.
— Я не думал, что ты… хочешь меня видеть.
— Господи! Почему?
— Не знаю.
Они замолчали. Джон терзался тем, что недостоин дара небес. Бормочет какие-то глупости… На мгновение он увидел себя ее глазами. Где она только ни бывала, кого ни видела! Ловкие, любезные, галантные… А манеры, a savoir faire! [93] Мучительное смирение сковало его.
93
Сноровка (франц.).
Ну, хорошо, а все-таки она пришла с ним повидаться. Обретя немного уверенности, он стал лихорадочно искать слов, которые выразили бы, как он ценит благоволение небес, но тут она сказала:
— Джонни, пойдем к этому рву.
Сердце его запело, как утренняя звезда. [94] Ему бы это в голову не пришло, но теперь он увидел, как прекрасен такой замысел. Он попытался выразить свою мысль, и опять не нашел слов.
— Что-то ты не рад, — сказала она. — Наверное, думаешь, мне пора спать.
94
Сердце его запело как утренняя
— Нет.
— Или сам хочешь спать.
— Нет.
— Тогда пойдем.
И они молча пошли ко рву по тисовой аллее. Тихая прелесть ночи окутала их, как мантия. В аллее было так темно, что даже Пэт не мерцала.
— Джонни!
— Да?
Что-то мягкое и благоуханное ткнулось в него, и он обнаружил, что держит ее в объятиях. Конечно, он тут же ее отпустил, а она нервно засмеялась.
— Прости, — сказала Пэт. — Споткнулась обо что-то. Джон не ответил, да и не мог бы. Во внезапном озарении он понял, почему так неловок. Дело в том, что ему очень хочется обнять и поцеловать ее. Он резко остановился.
— Что случилось?
— Ничего, — отвечал Джон.
Мирская мудрость, бледная дева с поджатыми губами и кротким угрожающим взором, зашептала ему на ухо: «А стоит ли?» Пещерный человек, проснувшийся в нем, нырнул обратно, в темную древность. «Конечно, не стоит», — подумал современный Джон. В конце концов, тогда в Лондоне, она ему ясно показала, что может предложить только дружбу. Так что же, разбивать это хрупкое сокровище ради прихотей какого-то предка, которому бы не грех и устыдиться? Слава Богу, пронесло.
Ведь читал же он, как девушки восклицают: «Ах, ты все испортил!» Нет, портить нельзя. Дойдя решительным шагом до воротец, за которыми была лесенка, он браво их распахнул и предупредил:
— Осторожно!
— А что? — суховато спросила Пэт.
— Да вот, ступеньки.
— О? — откликнулась Пэт.
Он следовал за ней, думая о том, что лучшая в жизни ночь пошла как-то не так. Девушки — странные созданья, тонкие, что ли. То одно настроение, то другое. Пэт молчала, когда он выволакивал лодку; молчала и позже, когда та заскользила по воде, унося их в звездный прохладный мир, где царит тишина и темные деревья четко очерчены на фоне неба, словно вырезанные из картона.
— Тебе удобно? — наконец осведомился Джон.
— Спасибо, вполне.
Тут настроение снова сменилось, голос ее стал мягче.
— Как хорошо! — сказала Пэт, устраиваясь на подушках. — Помнишь, когда-то у вас была только плоскодонка?
— Хорошее было время! — вздохнул Джон.
— Да, — согласилась Пэт.
Очарование летней ночи снова оборвало беседу. Стояла тишина, если не считать шелеста крохотных волн и плеска весел. Вдруг над лодкой пронеслась летучая мышь, а у островка, пристанища птиц, что-то шумно подпрыгнуло.
— Щука? — предположила Пэт.
— Очень может быть.
Пэт выпрямилась, а там — наклонилась вперед.
— Отец был бы рад, — сказала она. — Он спит и видит, как бы половить тут щук. Джонни, хоть бы кто прикончил эту дурацкую ссору! Отец упираться не будет, если твой дядя что-нибудь сделает. В конце концов, он очень плохо поступил. Мог бы попросить прощения.
Джон ответил не сразу, думая о том, что каяться дядя не любит. Упрям — это еще мягко сказано. Свиньи склонялись перед ним, а мулы с большой пользой могли бы у него поучиться.