Том 17. Джимми Питт и другие
Шрифт:
— Горячее оно?
— Кипящее.
— А!
— Значит, он не отстанет со своими налогами? — раздались в толпе огорченные голоса.
— Нет.
— Тогда нечего делать, — провозгласил Вальтер Фюрст, вдохнув поглубже, — придется бунтовать!
— Бунтовать? — закричали все.
— Бунтовать, — твердо ответствовал Вальтер.
— Вперед! — восклицали все.
— Долой тирана! — кричал Вальтер Фюрст.
— Долой налоги! — ревели в толпе.
Воцарилось невиданное воодушевление. Последнее слово осталось за Вернером Штауффахером.
— Нам нужен предводитель.
— Я не собираюсь навязываться, — начал Арнольд Сева, — но должен сказать, когда речь идет о руководстве…
— У
— Ура Вильгельму Теллю! — грянула толпа и, по знаку Вернера Штауффахера, запела старинный швейцарский хорал:
«Каравай, каравай,Кого любишь, выбирай!»Напевшись до хрипоты, они отправились по домам немного поспать перед дневными трудами.
ГЛАВА III
В живописном шале, высоко в горах, покрытых снегом и эдельвейсами (это цветы, растут они в Альпах, рвать не разрешается), жил Вильгельм Телль с женой Гедвигой и двумя сыновьями, Вальтером и Вильгельмом. Он был такой замечательный человек, что я ему отведу целую главу. Любое дело горело у него в руках. Во всей Швейцарии никто лучше него не стрелял из лука. Он дрался, как лев, ходил по горам, как серна, прыгал, как белка, и носил осанистую бороду. Пробраться через вечные льды или проскакать по утесам вслед за дичью? — Телль не подведет. Нагрубить наместнику? — Телль туг как тут. Однажды охотился он в Шехенском ущелье, там редко след увидишь человека; он шел пустынной горного тропой, где встречным разминуться нелегко. Над головой его скала нависла, под ним ревел сердито бурный Шехен. Внезапно они встретились с наместником лицом к лицу. Как только Геслер увидел Телля при луке, он смутился и побледнел, колени задрожали, словом, он присел на камушек, ощущая дурноту.
— Ба! — сказал Телль. — Кого мы видим! Я вас знаю. Хороши вы, нечего сказать, со своими налогами на хлеб да на овец. Когда-нибудь вы плохо кончите, старый негодяй!
Фу!
Он бросил строгий взгляд и пошел прочь, пусть-де Геслер призадумается над его словами. С тех пор Геслер затаил злобу и все искал случая ему отплатить.
— Попомни мои слова, — сказала Гедвига, когда за ужином муж рассказал ей о встрече. — Позора он вовек не позабудет.
— Я встречи не ищу. И он не ищет.
— Вот и ладушки, — согласилась Гедвига.
А то еще был случай: конная стража наместника гналась за другом Телля, Баумгартеном, и тому ничего не оставалось, как пересечь озеро в ужасный шторм. Когда перевозчик справедливо заметил: «Мне ринуться туда, в кромешный ад? Нет, я еще рассудка не лишился», — и отказался отчалить, даже за двойную цену, когда рейтары с ужасными воплями почти настигли свою жертву, Телль прыгнул в лодку и, со всей силы орудуя веслами, перевез друга по бурным волнам. Отчего наместник Геслер еще больше рассердился на него.
Особенно отличала Телля необыкновенно меткая стрельба. Никто во всей стране ему в подметки не годился. Он появлялся на каждом состязании лучников и всегда уносил первый приз. Даже соперники не отрицали его мастерства. «Зато, — говорили они, — Телль стреляет не для души», намекая, что он только и думает, как бы собрать побольше призов. Телль посмеивался: «Понятно, не для души, а для тела: мне надо кормить семью». Он никогда не возвращался с охоты без добычи. Иногда он приносил серну, и тогда семья ела в первый день жаркое, еще четыре дня — заливное, а на шестой день — биточки, с гренками по краю блюда. Иногда он добывал одну птицу, и тогда Гедвига жаловалась: «Попомни мои слова, ее на всех не хватит». Хотя всегда хватало, и уж никогда не случалось так, чтобы даже птицы не было.
Собственно, семья Телля жила счастливо и благополучно, несмотря на наместника Геслера и его налоги.
Телль был настоящий патриот. Он верил, что настанет день, и Швейцария восстанет против тирании наместника, поэтому он муштровал сыновей, чтобы те всегда были готовы. Они маршировали, крича во все горло и колотя по консервным банкам с таким пылом, что Гедвига, которая не выносила шума и ждала от детей помощи по хозяйству, частенько ворчала. «Попомни мои слова, — говорила она, — растущий дух милитаризма в молодом незрелом поколении ни к чему хорошему не приведет». Она считала, коли мальчишки играют в солдатики, а не помогают матери протереть стулья и вымыть пол, их ждет ужасный конец. Телль отвечал: «Тот, кто хочет в жизни пробиться, должен быть вооружен и для защиты, и для нападенья. Так держать, молодцы!» Они так и держали. Вот к какому человеку швейцарский народ решил обратиться за помощью.
ГЛАВА IV
Обсудив положение в таверне «Глечик и глетчер», горожане решили выбрать троих делегатов, чтобы те пошли и объяснили Теллю, чего от него хотят.
— Не хотел бы показаться нахальным, — сказал Арнольд Сева, — но, мне кажется, одним из троих должен быть я.
— Думается, — возразил Вернер Штауффахер, — нам ни к чему замены и перемены. Почему не выбрать тех, что втроем ходили к Геслеру?
— Не хотел бы подходить критически, — ответил Арнольд Сева, — но вынужден напомнить уважаемому оратору (прошу меня простить), что он и его не менее уважаемые друзья не добились успеха.
— Как и вы! — огрызнулся Арнольд Мельхталь. Палец еще болел, тут кто угодно огрызнется.
— Все потому, — сказал Арнольд Сева, — что вы и ваши друзья, забыв о такте, взбудоражили наместника, и он не захотел прислушаться к другим. В делах такого рода самое главное — такт. Хотя как знаете. Не обращайте на меня внимания!
Горожане и не обращали. Они выбрали Вернера Штауффахера, Арнольда Мельхталя и Вальтера Фюрста, и троица, осушив стаканы, потянулась в горы, к дому Телля.
Остальные договорились подождать их возвращения в «Глечике и глетчере». Все очень волновались, чем дело кончится. Восстание без Телля немыслимо, ну, а вдруг Телль откажется стать предводителем? Ведь чем плохи восстания — подавляя их, предводителя казнят, чтобы другим было неповадно. Не всем нравится, когда их казнят, даже в назидание друзьям. С другой стороны, Телль был храбрый малый, патриот, и, может, только того и ждал, чтобы сбросить иго тирана. Прошел час, и на склоне холма показалась тройка делегатов. Телля с ними не было, и у горожан возникли нехорошие подозрения. Человек, которого прочат в вожди революции, первым делом идет к соратникам устраивать заговор.
— Ну что? — заговорили все наперебой, когда троица дошла.
Вернер Штауффахер покачал головой.
— А-а, — сказал Арнольд Сева, — я все понял. Он отказался. Вы не проявили такта, и он отказался.
— Нет, проявили, — возразил Штауффахер, — но убедить его нам не удалось. Дело было так: мы подошли к дому и постучались в дверь. Телль открыл. «Доброе утро», — сказал я.
«Доброе утро, — сказал он. — Присаживайтесь». Я сел.
— «Поговорим, — сказал я. — На сердце тяжело». По-моему, выразительный оборот.