Том 18. Лорд Долиш и другие
Шрифт:
— А, привет… — сказал он. Они помолчали.
— Как миссис Спотсворт?
— Э? Выиграла.
Они опять помолчали.
— И расторгла помолвку, — добавил он.
Дождь по-прежнему лил, но Эгнес показалось, что Ист Бамтон залит солнцем.
— Хотела уйти из-за дождя. Я ее взял за ухо и стоял над ней всю игру. Раза два, признаюсь, ей врезал. В общем, она победила, но не обрадовалась. У восемнадцатой лунки она сказала, что я очень изменился с египетских времен, так что лучше нам не встречаться ни в каком воплощении.
Эгнес глотнула воздух, как та занятная рыбка, которую ловят во Флориде.
— Так ты свободен?
— Слава Богу. И что я в ней нашел, ты мне скажи? Но все это неважно, раз я потерял тебя.
— Ничего ты меня не потерял!
— Прости, а Фосдайк?
— Я тоже сейчас расторгла помолвку. О, Сидни, давай скорей поженимся под аркой из клюшек, а то мы еще что-нибудь натворим! Ты представляешь…
Она начала, не жалея выражений, но ушла недалеко, поскольку Сидни Макмердо прижал ее к своей груди. А когда такие люди прижимают тебя к груди, тут не поговоришь, а то задохнешься.
EXCELSIOR [49]
Алфред Джукс и Уилберфорс Брим заканчивали чемпионат клуба. Брим легким ударом обеспечивал себе победу. Молодой человек, сидевший рядом со Старейшиной, смотрел на последнюю лунку и говорил, что потеря десяти долларов не поколеблет его веры в Джукса. Он считал, что тот играет лучше Брима.
Мудрый Старейшина кивал без особого пыла.
— Может быть, и так, — согласился он, — но оба они далеко не совершенны.
— У них нет гандикапа!
49
Выше (лат.).
— Это верно. Однако игрока создает не техника, а некий дух. Джукс и Брим недостаточно серьезны. Как-то Джукс бросил игру, потому что его кэдди убила молния, а Брим загнал мяч в осиное гнездо и не хотел выбивать его оттуда. То ли дело Бьюстридж!
— Кто?
— Хорес Бьюстридж. Вот это игрок.
— Какой у него гандикап?
— Да немалый, двадцать четыре. Мяч его не всегда бывал, где надо, зато сердце… Когда я думаю о том, что он пережил, играя за Президентский кубок, мне вспоминается «Excelsior» покойного Генри Уодсворта Лонгфелло. Конечно, вы знаете эти стихи.
— Читал наизусть перед гостями. В детстве, естественно.
— Жаль, что не слышал, — откликнулся вежливый старец. — Значит, вы помните, как, взбираясь все выше, герой отказывается от мечты прильнуть главой к груди девичьей, хотя имеет полную возможность. Как вам известно, в его глазах слеза сверкала, но он упорно повторял: «Excelsior!». To же самое случилось и с Хоресом.
— Вы простите, — сказал молодой человек, — но мне всегда казалось, что этот тип глуповат. Зачем он туда лез? В конце концов, простая прогулка…
— Представьте, что он хотел выиграть кубок.
— Ничего там этого нет. А разве за лазанье по горам дают кубки?
— Мы говорим о разных вещах, — сказал Старейшина. — Вы имеете в виду субъекта со стягом и звонким гласом, я — Хореса Бьюстриджа. Чтобы рассеять недоразумение, расскажу вам эту повесть. Начнем с великой любви к Вере Уизерби.
Далеко не сразу (сказал Старейшина) догадался я об этом чувстве. Местные Ромео обычно делятся со мной, иногда их хоть отбавляй. Но Бьюстридж был сдержан. Я совершенно случайно узнал о его любви.
Однажды утром я сидел примерно здесь, размышляя о том о сем, когда ветерок пригнал ко мне какую-то бумажку. Она опустилась у моих ног, и я ее поднял. Вот что я прочитал:
Памятка
Сам Б. Ребра. Глаза
М. Б. Эльфы. Цветы. Насекомые
И. Понимание.
А. Если М., гл., но б. л.
Изучив это, я несколько забеспокоился. Шпионы, знаете, секретный код…
Тут я заметил, что ко мне бежит Хорес.
— Бумажки не видели?
— Не эта?
Он взял ее и спросил, помолчав:
— Наверное, думаете, что это значит?
Я признал, что думаю, и он опять помолчал. Потом в глазах его появился знакомый блеск. И впрямь, откровенность забила из него, как пиво из бутылки. Влюблен он был в Веру Уизерби, племянницу некоего Понсфорда Ботса. Естественно, он излагал дело дольше, сравнивая ее глаза со звездами и тому подобное.
— Вы признались ей? — спросил я.
— Еще нет. Я налаживаю контакт с семьей. Они должны ко мне привязаться. Иначе я не посмею перейти к действиям. Вот это — памятка о каждом из них.
Я взял у него бумажку.
— Что значит, «Сам Б., ребра, глаза»?
— Ну, это просто. Когда Боте рассказывает анекдоты, он тычет тебя в ребра. Значит, надо смеяться. Иногда он просто выкатывает глаза.
— А вот это: «М. Б., эльфы, цветы»?..
— Очень важно! Миссис Боте немного не в себе. Может, вы читали ее книги? Их три: «Эльфы, мои друзья», «Как разговаривать с цветами», «Милые москиты». Это надо знать наизусть.
— Кто такой «И»?
— Ирвин, их сынок. Влюблен в Дороти Ламур. [50] Надо слушать и сочувствовать.
50
Дороти Ламур — американская киноактриса; настоящее имя — Мэри Лета Дороти Слейтон (1914–1996).
— Теперь — «А».
— Пудель Альфонс. Имеет огромное влияние. Его надо гладить, но осторожно, а то тяпнет за ногу. Отсюда «береги лодыжки».
— Сложновато, — заметил я, возвращая список. — Лучше бы заняться девицей. Ну что ж, желаю удачи.
История заинтересовала меня, и я не спускал глаз с Хореса. Я видел, как он гуляет с Ботсом, слышал «Один ирландец…», и удивлялся звонкости смеха, когда рассказчик выкатывал глаза.
Как-то услышал я и что-то вроде пулемета, а свернув за угол, увидел, как Хорес с неподдельным сочувствием ударяет Ирвина по плечу. Карманы его топорщились, набитые печеньем для Альфреда, и время от времени он рассказывал, как читает «Москитов» или «Цветы». Это, признавался он, требует большого упорства, но есть и польза — он знает об эльфах намного больше прочих людей.