Том 2. Стихотворения 1917-1920

Бедный Демьян

* * *

«День-делень-делень-делень, День-делень, День-делень, Лень, Лень!..» На полатях Тит угрюмый. «Тит, подумай…» «Думать лень!» «Думать лень!» Тит лежит, лежит колодой: «Во! Попробуй, угрызни!» С этой лодырской породой Много будет нам возни! Не жалея крови-поту, На заглохшей полосе Дружной ратью на работу Встанут труженики все. И когда рабочей рати Час придет снимать плоды, Тит, покинувши полати, Влезет в первые ряды: «Братцы, я… да всей душою!.. Что коса мне, что метла!..» Сядет с ложкою большою Тит у общего котла. Но… обильною окрошкой Вряд ли Тит набьет кишку: Кто-нибудь его же ложкой Разобьет ему башку!

У заводских ворот^*

У врат эдема ангел нежный…

Как разъяренный хищный волк, Хозяин щелкает зубами. Снует народ, Гремит завод, Дым из трубы валит клубами. «Ах, лучше б ты навек умолк!» Как разъяренный хищный волк, Хозяин щелкает зубами. Шумит, гудит, гремит завод, Глотают жадно уголь печи. «Эй, не зевай! Сыпь, поддавай! Поразомни-ка, парень, плечи! Готовь

пары на полный ход!» Шумит, гудит, гремит завод, Глотают жадно уголь печи. Бегут, ревут грузовики, Везут полотна, ситец, нитки, – Везут товар Не на базар – Растить купецкие прибытки. Его получат бедняки. Бегут, ревут грузовики, Везут полотна, ситец, нитки. Пять знаков Р.С.Ф.С.Р. Горят на вывеске огнями. Не «Калмыков», Не «Ермаков», Не «Коновалов с сыновьями», Не «Перримонд Леон э фрер», – Пять знаков Р.С.Ф.С.Р. Горят веселыми огнями. Хозяин жалобно скулит, Бродя весь день вокруг завода, Весь день, весь день… Он стал, как тень, За эти страшные три года. Тоскует сердце. Грудь болит. Хозяин жалобно скулит, Бродя, как тень, вокруг завода.

Последняя капля^*

Парадный ход с дощечкой медной: «Сергей Васильевич Бобров», С женой, беременной и бледной, Швейцар сметает пыль с ковров. Выходит барин, важный, тучный. Ждет уж давно его лихач. «Куда прикажете?» – «В Нескучный». Сергей Васильевич – богач. Он капиталов зря не тратит. А капиталы всё растут. На черный день, пожалуй, хватит, – Ан черный день уж тут как тут. Пришли советские порядки. Сергей Васильичу – беда. Сюртук обвис, на брюхе складки, Засеребрилась борода. Нужда кругом одолевает, Но, чувство скорби поборов, Он бодр, он ждет, он уповает, Сергей Васильевич Бобров. Когда Колчак ушел со сцены, Махнули многие рукой, Но у Боброва перемены Никто не видел никакой. Юденич кончил полным крахом: У многих сердце в эти дли Каким, каким сжималось страхом, А у Боброва – ни-ни-ни. Деникин – словно не бывало, Барон – растаял аки дым. Боброву, с виду, горя мало, – Привык уж он к вестям худым. И даже видя, что в газетах Исчез военный бюллетень, Он, утвердясь в своих приметах, Ждет, что наступит… белый день. И вдруг… Что жизнь и смерть? Загадка! Вчера ты весел был, здоров, Сегодня… свечи, гроб, лампадка… Не снес сердечного припадка Сергей Васильевич Бобров. Бубнит псалтырь наемный инок Под шепоток старушек двух: «Закрыли Сухарев-то рынок!» «Ох, мать, от этаких новинок И впрямь в секунт испустишь дух!»

Завязь^*

Святое царство правды строится В родимой стороне. Незримой много силы кроется В народной глубине! Вставайте ж, новые работники, Рожденные в борьбе! Поэты, пахари и плотники, Мы вас зовем к себе! Встань, рать подвижников суровая, Грядущего оплот! Расти и крепни, завязь новая, И дай нам зрелый плод!

Не забывайте безграмотных братьев^*

Власть царская народ держала в нищете, И в нищете и в темноте. Народной темнотой держалось наше горе. Друзья, подумайте о том, что на Руси Люд грамотный – что капля в море. Иного мудрость вся – три буквы на заборе Да «отче наш, иже еси». И вас, читающих простые эти строки, Молю я: взяв из книг хорошие уроки, Делитеся потом усвоенным добром С тем, кто с хромым умом и кто с душой слепою Бредет, безграмотный, извилистой тропою. Не по своей вине наш брат и слеп и хром. Пусть солнца луч блеснет пред темною толпою. Нам тяжко, а слепым – им тяжелей вдвойне. Кнут, коим били нас, гулял по их спине, И ту же, что и мы, они испили чашу. Так пусть же, братья, в эти дни Плоды свободы, радость нашу, Прозрев, разделят и они, – Разделят и поймут, идти с кем надо в ногу, Чтоб выйти на простор, на светлую дорогу.

Пан Кмита ^*

Правдивая повесть

Полицмейстер Кмита в Ломже Был и взяточник и вор. «Ну, подлец, и костолом же!» – Шел про Кмиту разговор. Станислав Адамыч Кмита Верным был слугой царю. «Взят рабочий!» – «Морда бита?» «Точно так!» – «Благодарю!» Был со всеми одинаков Полицмейстер боевой: Русских бил, порол поляков, Измывался над Литвой: «Полицейские участки Не затем, чтоб пустовать! – Арестуешь для острастки, Перестанут бастовать!» После Кмитова ареста Шла всегда все та же речь: «Нет на мне живого места!» «Ох-ти, брат: ни сесть, ни лечь!» Кмита был, весьма понятно, У начальства на виду И отмечен был трикратно В девятьсот шестом году. В год осилив «три барьера», Не лежал он на боку, Глядь, взнесла его карьера Полицмейстером в Баку. А в Баку, что день, то свары, Что ни ночь – резня, пожар: Не армян громят татары, Так армяне жгут татар. Кмита крови не гнушался, Лютым коршуном кружил, То с татарами якшался, То с армянами дружил. А в накладе – те и эти: Всякий в спину ждет ножа. Кмита плел искусно сети, «Честно» родине служа. Он – слуга богатых классов, Враг – «рабочей мошкары». Сам Тагиев и Гукасов [19] Щедро шлют ему дары. Он – церковно-православный, Он – российский дворянин, Первым пьет бокал заздравный Ради царских именин. Кмита – пайщик в общем риске: Черносотенцам он – свой, Он в погромной переписке С Петербургом и Москвой. Кто сказал, что Кмиты предок?.. Кмита истинный русак! Ан случилось напоследок, Что попал русак впросак: Грянул гром над всей страною! Революции метла Вместе с падалью иною Всю полицию смела. Кмита прятался сначала. Дескать, «мы свое вернем!» Но гроза, увы, крепчала, Все крепчала с каждым днем. Дальше – больше, дальше – больше… Под собой не слыша ног, Очутился Кмита в Польше, «Тут спокойней, видит бог!» Тут паны всю силу взяли. Кмита к шляхте, пятя грудь: «Мне пристроиться нельзя ли? Я ведь тож… не кто-нибудь!» Дальше вышло, как по нотам. Золотые

Кмите дни. Кмита польским патриотам Оказался вдруг сродни. Он породы именитой. Подтвердят и не врали: С предком Кмиты, тоже Кмитой [20] , Совещались короли. При таком-то Ягеллоне Кмита был в большой чести И самой крулеве Боне Помогал… постель трясти. Так иль сяк (пример не редок!), Был крулевич в Кмиту весь. Вот какой у Кмиты предок! Заиграла в Кмите спесь. Борода у Кмиты сбрита, А уж ус-то, ус какой! Польский пан, Станислав Кмита, Левой крестится рукой. Пани Кмита располнела, Расцвела паненка-дочь. «Еще Польска не сгинела» – Кмита воет день и ночь. Не понять: лицо иль маска? Просто Кмиты не узнать, Пану Кмите честь и ласка, Принимает Кмиту знать. Кмита смотрит гордым взглядом. Как жупан ему к лицу! Он командует парадом Перед сеймом на плацу. Подражая Кмите-предку, Кмита всюду тычет нос: «Скоро ль будем бить соседку?» – У него один вопрос. «Мы Москву живой рукою!.. Сил нам, что ль, недостает?» Эта мысль ему покою, Да, покою не дает. Кмита мысль одну лелеет И во сне и наяву: «Панство» русских одолеет, Кмита выедет в Москву. Кмита весь – в слепой надежде, Ею только и дыша. В нем все та же, что и прежде, Полицейская душа. Он свои имеет виды. Кмита мстительно-упрям: Полицейские обиды Отомстит он бунтарям! Новый царь, само собою, Кмиту вот как наградит! – Словом, Кмита рвется к бою, Проживаяся в кредит. В сейме он грозит «москалям», Речи Кмиты – брань одна: «Мир с Москвою?! Не позвалям!!» Получилася война. Сейм шумел, а бились хлопы. Под снаряды, на штыки, Из окопов шли в окопы Горемыки-бедняки. Дома брошены халупы, Плачут жены, детвора, А поляки – вот их трупы От Двины и до Днепра! Взяли Киев. Слава! Слава! Тут и к месту приросли. А зашел Буденный справа, Еле ноги унесли. Бил панов Буденный сбоку, А пехота дула в тыл. Пан Пилсудский раньше сроку Растерял военный пыл. Кмита мрачно сдвинул брови С видом грозного бойца: «Жалко, что ли, хлопской крови? Надо биться до конца!» Гад змеею ядовитой Извивается, шипит. Пан Пилсудский с паном Кмитой Вместе ест и вместе спит. «Бьют, – заплачешь поневоле!» Стал Пилсудский горевать, А змея шипит: «Тем боле Надо, пане, воевать!» «Не видать нам Украины… Фронт нам всюду стали рвать…» «Значит, – снова шип змеиный, – Надо дальше воевать!» «И в Литве нас бьют повторно… Пораженье как скрывать?..» «Что ж? – змея шипит упорно. – Значит, надо воевать!» «За грехи мы все ответим… Будут хлопы бунтовать!!» «Хлопы?! Га! Мы с быдлом этим Вот как будем воевать!» «Будем?» – «Будем! Вздуем знатно!» «Значит, Кмита, по рукам!»

19

Тагиев и Гукасов – бакинские миллионеры, владевшие нефтяными промыслами.

20

Кмита – любимец польской королевы Боны, супруги Сигизмунда I, правившего Польшей около 500 лет тому назад. Королева Бона была гнуснейшей интриганкой. Кмита был ее верным помощником, умея искусно дурачить сейм.

* * *

Если это непонятно, То – одним лишь дуракам: Чьи мозги, как липкий клейстер, Тем осмыслить мудрёно, Что и русский полицмейстер И Пилсудский – заодно! Их враги – рабочий с хлопом, Иль, по-пански, – скот, рабы. И паны пред «подлым скопом» Не отступят без борьбы. Хлопам надо торопиться (Мой совет не так уж нов) – Чем с народом русским биться, Надо бить своих панов! Братья, крепко в толк возьмите, Намотав себе на ус: Мой «рассказ о пане Кмите» Для панов – не сладкий кус. Кмита панствует поныне. Но паны поднимут вой: Дескать, в сейме и в помине Нет фамилии такой. Я панам не дам покою: Скажет мой правдивый стих, Под фамилией какою Кмита прячется у них. Да один ли только Кмита? Есть почище образцы. Едет пан, за паном – свита: Все такие ж подлецы. Братья хлопы, злое зелье Время выполоть сполна. Шляхте – пир, а вам – похмелье; Шляхте – жир, а вам – война! Бьетесь вы панам в угоду, А ведь счастье – у дверей: Только панскую породу Уничтожьте поскорей!

Воронье^*

При свете трепетном луны Средь спящей смутным сном столицы, Суровой важности полны, Стоят кремлевские бойницы, – Стоят, раздумье затая О прошлом – страшном и великом. Густые стаи воронья Тревожат ночь зловещим криком. Всю ночь горланит до утра Их черный стан, объятый страхом: «Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! – Пошло все прахом, прахом, прахом!» О, воплощенье мертвых душ Былых владык, в Кремле царивших, Душ, из боярских мертвых туш В объятья к черту воспаривших! Кричи, лихое воронье, Яви отцовскую кручину: Оплачь детей твоих житье И их бесславную кончину! Кричи, лихое воронье, Оплачь наследие твое С его жестоким крахом! Крахом! Оплачь минувшие года: Им не вернуться никогда. Пошло все прахом, прахом, прахом!

Комментарии

Во второй том вошли произведения, написанные Д. Бедным в ноябре-декабре 1917 года и в годы иностранной интервенции и гражданской войны (1918–1920).

Весь материал расположен в хронологическом порядке, установленном в соответствии с первой публикацией произведений.

Тексты воспроизводятся по последнему прижизненному собранию сочинений поэта, подготовленному к изданию при его личном участии: Демьян Бедный, Собрание сочинений в одном томе, Государственное издательство «Художественная литература», М. 1937 (в примечаниях сокращенно обозначается: «однотомник 1937 г.»); тексты, не вошедшие в однотомник, даются по другим, наиболее поздним авторизованным сборникам Д. Бедного, по отдельным томам собрания сочинений 1926–1933 гг. и по газетам 1917–1920 гг. В примечаниях, кроме первых публикаций, указаны и первые сборники, куда вошло то или иное произведение. Институт мировой литературы имени А. М. Горького Академии наук СССР, где хранится архив Д. Бедного, сокращенно обозначается: ИМЛИ им. А. М. Горького.

Примечания, помещенные непосредственно под текстом произведений, сделаны автором.

1917

Нутро^*

Впервые опубликовано в газете «Правда» под рубрикой «Маленький фельетон», 1917, № 185, 23 ноября, за подписью «Мужик Вредный».

Текст печатается по II тому собрания сочинений, 1930. «Новая жизнь» – меньшевистская газета, выходила в Петрограде с апреля 1917 г. Закрыта в июле 1918 г. за антисоветскую пропаганду.