Том 3. Басни, стихотворения, письма

Крылов Иван Андреевич

Прохожие и собаки

Шли два приятеля вечернею порой И дельный разговор вели между собой,     Как вдруг из подворотни    Дворняжка тявкнула на них; За ней другая, там еще две-три, и вмиг Со всех дворов Собак сбежалося с полсотни. Один было уже Прохожий камень взял: «И, полно, братец!» тут другой ему сказал:    «Собак ты не уймешь от лаю,    Лишь пуще всю раздразнишь стаю; Пойдем вперед: я их натуру лучше знаю». И подлинно, прошли шагов десятков пять, Собаки начали помалу затихать, И стало, наконец, совсем их не слыхать.    Завистники, на что ни взглянут,     Подымут вечно лай; А ты себе своей дорогою ступай:     Полают, да отстанут.

Стрекоза и муравей

Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться

не успела, Как зима катит в глаза. Помертвело чисто поле; Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол, и дом. Всё прошло: с зимой холодной Нужда, голод настает; Стрекоза уж не поет: И кому же в ум пойдет На желудок петь голодный! Злой тоской удручена, К Муравью ползет она: «Не оставь меня, кум милой! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!» — «Кумушка, мне странно это: Да работала ль ты в лето?» Говорит ей Муравей. «До того ль, голубчик, было? В мягких муравах у нас Песни, резвость всякий час, Так, что голову вскружило».— «А, так ты…» — «Я без души Лето целое всё пела».— «Ты всё пела? это дело: Так поди же, попляши!»

Лжец

   Из дальних странствий возвратясь, Какой-то дворяни́н (а может быть, и князь), С приятелем своим пешком гуляя в поле,   Расхвастался о том, где он бывал, И к былям небылиц без счету прилыгал.    «Нет», говорит: «что я видал,    Того уж не увижу боле.     Что́ здесь у вас за край?    То холодно, то очень жарко, То солнце спрячется, то светит слишком ярко.     Вот там-то прямо рай!    И вспомнишь, так душе отрада!    Ни шуб, ни свеч совсем не надо:   Не знаешь век, что́ есть ночная тень, И круглый божий год все видишь майский день.    Никто там ни садит, ни сеет: А если б посмотрел, что́ там растет и зреет! Вот в Риме, например, я видел огурец:      Ах, мой творец!    И по сию не вспомнюсь пору!   Поверишь ли? ну, право, был он с гору».— «Что за диковина!» приятель отвечал: «На свете чудеса рассеяны повсюду;   Да не везде их всякий примечал.   Мы сами, вот, теперь подходим к чуду, Какого ты нигде, конечно, не встречал,     И я в том спорить буду.   Вон, видишь ли через реку тот мост, Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,    А свойство чудное имеет: Лжец ни один у нас по нем пройти не смеет:    До половины не дойдет —   Провалится и в воду упадет;      Но кто не лжет,   Ступай по нем, пожалуй, хоть в карете».—    «А какова у вас река?» —      «Да не мелка. Так видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете! Хоть римский огурец велик, нет спору в том, Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нем?» — «Гора хоть не гора, но, право, будет с дом». —      «Поверить трудно!     Однако ж как ни чудно, А всё чудён и мост, по коем мы пойдем,   Что он Лжеца никак не подымает;    И нынешней еще весной С него обрушились (весь город это знает)    Два журналиста, да портной. Бесспорно, огурец и с дом величиной   Диковинка, коль это справедливо».—    «Ну, не такое еще диво;    Ведь надо знать, как вещи есть: Не думай, что везде по-нашему хоромы;      Что там за домы:    В один двоим за нужду влезть,     И то ни стать, ни сесть!» —    «Пусть так, но всё признаться должно,   Что огурец не грех за диво счесть,    В котором двум усесться можно.    Однако ж, мост-ат наш каков, Что Лгун не сделает на нем пяти шагов,      Как тотчас в воду!   Хоть римский твой и чуден огурец…» —   «Послушай-ка», тут перервал мой Лжец: «Чем на мост нам итти, поищем лучше броду».

Орел и пчела

Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:   Ему и то уж силы придает, Что подвигов его свидетель целый свет. Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый, За все труды, за весь потерянный покой,   Ни славою, ни почестьми не льстится,    И мыслью оживлен одной:    Что к пользе общей он трудится. Увидя, как Пчела хлопочет вкруг цветка, Сказал Орел однажды ей с презреньем:    «Как ты, бедняжка, мне жалка,   Со всей твоей работой и с уменьем! Вас в улье тысячи всё лето лепят сот:    Да кто же после разберет    И отличит твои работы?    Я, право, не пойму охоты: Трудиться целый век, и что ж иметь в виду?.. Безвестной умереть со всеми наряду!    Какая разница меж нами! Когда, расширяся шумящими крылами,    Ношуся я под облаками,    То всюду рассеваю страх: Не смеют от земли пернатые подняться, Не дремлют пастухи при тучных их стадах; Ни лани быстрые не смеют на полях,    Меня завидя, показаться». Пчела ответствует: «Тебе хвала и честь! Да продлит над тобой Зевес свои щедроты! А я, родясь труды для общей пользы несть,   Не отличать ищу свои работы, Но утешаюсь тем, на наши смотря соты, Что в них и моего хоть капля меду есть».

Заяц на ловле

   Большой собравшися гурьбой,    Медведя звери изловили;    На чистом поле задавили —     И делят меж собой,     Кто что́ себе достанет. А Заяц за ушко медвежье тут же тянет.      «Ба, ты, косой»,   Кричат ему: «пожаловал отколе?   Тебя никто на ловле не видал».—    «Вот, братцы!» Заяц отвечал: «Да из лесу-то кто ж, — всё я его пугал    И к вам поставил прямо в поле     Сердечного дружка?» Такое хвастовство хоть слишком было явно,    Но показалось так забавно, Что Зайцу дан клочок медвежьего ушка.    Над хвастунами хоть смеются, А часто в дележе им доли достаются.

Щука и кот

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,    А сапоги тачать пирожник,    И дело не пойдет на лад.    Да и примечено стократ, Что кто за ремесло чужое браться любит, Тот завсегда других упрямей и вздорней:    Он лучше дело всё погубит,      И рад скорей     Посмешищем стать света,   Чем у честных и знающих людей Спросить иль выслушать разумного совета.    Зубастой Щуке в мысль пришло   За кошачье приняться ремесло. Не знаю: завистью ль ее лукавый мучил,   Иль, может быть, ей рыбный стол наскучил? Но только вздумала Кота она просить,   Чтоб взял ее с собой он на охоту,    Мышей в анбаре половить. «Да, полно, знаешь ли ты эту, свет, работу?»    Стал Щуке Васька говорить:   «Смотри, кума, чтобы не осрамиться:     Не даром говорится,    Что дело мастера боится».— «И, полно, куманёк! Вот невидаль: мышей!     Мы лавливали и ершей».—   «Так в добрый час, пойдем!» Пошли, засели.    Натешился, наелся Кот   И кумушку проведать он идет; А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот,—    И крысы хвост у ней отъели. Тут видя, что куме совсем не в силу труд, Кум замертво стащил ее обратно в пруд.     И дельно! Это, Щука,      Тебе наука:     Вперед умнее быть    И за мышами не ходить.

Волк и кукушка

«Прощай, соседка!» Волк Кукушке говорил: «Напрасно я себя покоем здесь манил!   Всё те ж у вас и люди, и собаки: Один другого злей; и хоть ты ангел будь,    Так не минуешь с ними драки».—    «А далеко ль соседу путь?   И где такой народ благочестивой,   С которым думаешь ты жить в ладу?» —    «О, я прямехонько иду    В леса Аркадии счастливой.    Соседка, то́-то сторона!   Там, говорят, не знают, что́ война;    Как агнцы, кротки человеки,    И молоком текут там реки; Ну, словом, царствуют златые времена! Как братья, все друг с другом поступают, И даже, говорят, собаки там не лают,     Не только не кусают.    Скажи ж сама, голубка, мне,    Не мило ль, даже и во сне,   Себя в краю таком увидеть тихом?    Прости! не поминай нас лихом!    Уж то-то там мы заживем:     В ладу, в довольстве, в неге!   Не так, как здесь, ходи с оглядкой днем,   И не засни спокойно на ночлеге».—   «Счастливый путь, сосед мой дорогой!» Кукушка говорит: «а свой ты нрав и зубы    Здесь кинешь, иль возьмешь с собой?» —     «Уж кинуть, вздор какой!» —   «Так вспомни же меня, что быть тебе без шубы».     Чем нравом кто дурней, Тем более кричит и ропщет на людей: Не видит добрых он, куда ни обернется,   А первый сам ни с кем не уживется.

Петух и жемчужное зерно

   Навозну кучу разрывая,   Петух нашел Жемчужное Зерно    И говорит: «Куда оно?     Какая вещь пустая! Не глупо ль, что его высоко так ценят? А я бы, право, был гораздо боле рад Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,       Да сытно».