Том 3. Басни, стихотворения, письма

Крылов Иван Андреевич

   Примолвить к речи здесь годится,   Но ничьего не трогая лица:    Что делом, не сведя конца,     Не надобно хвалиться.

Осел

Когда вселенную Юпитер населял   И заводил различных тварей племя,   То и Осел тогда на свет попал. Но с умыслу ль, или, имея дел беремя,    В такое хлопотливо время    Тучегонитель оплошал: А вылился Осел почти как белка мал.   Осла никто почти не примечал, Хоть в спеси никому Осел не уступал.   Ослу хотелось бы повеличаться:    Но чем? имея рост такой,    И в свете стыдно показаться. Пристал к Юпитеру Осел спесивый мой    И росту стал просить большого. «Помилуй», говорит: «как можно это снесть? Львам, барсам и слонам везде такая честь;   Притом, с великого и до меньшого,    Всё речь о них лишь да о них;    За что́ ж к Ослам ты столько лих,    Что им честей нет никаких,    И об Ослах никто ни слова?   А если б ростом я с теленка только был, То спеси бы со львов и с барсов я посбил,   И весь бы свет о мне заговорил».      Что день, то снова    Осел мой то ж Зевесу пел;    И до того он надоел,   Что, наконец, моления ослова     Послушался

Зевес:   И стал Осел скотиной превеликой; А сверх того ему такой дан голос дикой,    Что мой ушастый Геркулес    Пораспугал-было весь лес.    «Что́ то за зверь? какого роду?   Чай, он зубаст? рогов, чай, нет числа?» Ну только и речей пошло, что про Осла. Но чем всё кончилось? Не минуло и году,    Как все узнали, кто Осел: Осел мой глупостью в пословицу вошел.    И на Осле уж возят воду. В породе и в чинах высокость хороша; Но что в ней прибыли, когда низка душа?

Мартышка и очки

Мартышка к старости слаба глазами стала;    А у людей она слыхала, Что это зло еще не так большой руки:    Лишь стоит завести Очки. Очков с полдюжины себе она достала;    Вертит Очками так и сяк: То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,   То их понюхает, то их полижет;    Очки не действуют никак. «Тьфу пропасть!» говорит она: «и тот дурак,    Кто слушает людских всех врак:    Всё про Очки лишь мне налгали;    А проку на́-волос нет в них».   Мартышка тут с досады и с печали    О камень так хватила их,    Что только брызги засверкали.   К несчастью, то ж бывает у людей: Как ни полезна вещь, — цены не зная ей, Невежда про нее свой толк всё к худу клонит;   А ежели невежда познатней,    Так он ее еще и гонит.

Два голубя

Два Голубя как два родные брата жили, Друг без друга они не ели и не пили; Где видишь одного, другой уж, верно, там; И радость и печаль, всё было пополам. Не видели они, как время пролетало; Бывало грустно им, а скучно не бывало.    Ну, кажется, куда б хотеть    Или от милой, иль от друга? Нет, вздумал странствовать один из них — лететь     Увидеть, осмотреть    Диковинки земного круга, Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой. «Куда ты?» говорит сквозь слез ему другой:    «Что́ пользы по свету таскаться?    Иль с другом хочешь ты расстаться? Бессовестный! когда меня тебе не жаль, Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,    И всё, чем странствия опасны! Хоть подожди весны лететь в такую даль: Уж я тебя тогда удерживать не буду. Теперь еще и корм и скуден так, и мал;    Да, чу! и ворон прокричал:     Ведь это, верно, к худу.    Останься дома, милый мой!    Ну, нам ведь весело с тобой! Куда ж еще тебе лететь, не разумею; А я так без тебя совсем осиротею. Силки, да коршуны, да громы только мне    Казаться будут и во сне; Всё стану над тобой бояться я несчастья:    Чуть тучка лишь над головой, Я буду говорить: ах! где-то братец мой? Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!»   Растрогала речь эта Голубка; Жаль братца, да лететь охота велика: Она и рассуждать и чувствовать мешает. «Не плачь, мой милый», так он друга утешает: «Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь. Всё наскоро в пути замечу на полете, И осмотрев, что есть диковинней на свете, Под крылышко к дружку назад я ворочусь. Тогда-то будет нам о чем повесть словечко! Я вспомню каждый час и каждое местечко; Всё расскажу: дела ль, обычай ли какой,    Иль где какое видел диво. Ты, слушая меня, представишь всё так живо, Как будто б сам летал ты по свету со мной». Тут — делать нечего — друзья поцеловались,     Простились и расстались. Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром; Под ним, как океан, синеет степь кругом. Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался;    Кой-как угнездился, прижался     К нему наш Голубок; Но ни от ветру он укрыться тут не мог, Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог. Утих по-малу гром. Чуть солнце просияло, Желанье позывать бедняжку дале стало. Встряхнулся и летит, — летит и видит он: В заглушьи под леском рассыпана пшеничка. Спустился — в сети тут попалась наша птичка!     Беды со всех сторон!    Трепещется он, рвется, бьется; По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал, Лишь ножку вывихнул, да крылышко помял! Но не до них: он прочь без памяти несется. Вот, пуще той беды, беда над головой!    Отколь ни взялся ястреб злой;    Не взвидел света Голубь мой!   От ястреба из сил последних машет. Ах, силы вкоротке! совсем истощены! Уж когти хищные над ним распущены; Уж холодом в него с широких крыльев пашет. Тогда орел, с небес направя свой полет,    Ударил в ястреба всей силой — И хищник хищнику достался на обед.     Меж тем наш Голубь милой, Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем.   Но тем еще не кончилось на нем: Одна беда всегда другую накликает. Ребенок, черепком наметя в Голубка,—    Сей возраст жалости не знает,— Швырнул и раскроил висок у бедняка. Тогда-то странник наш, с разбитой головою, С попорченным крылом, с повихнутой ногою,    Кляня охоту видеть свет, Поплелся кое-как домой без новых бед. Счастлив еще: его там дружба ожидает!     К отраде он своей, Услуги, лекаря и помощь видит в ней; С ней скоро все беды и горе забывает. О вы, которые объехать свет вокруг     Желанием горите!    Вы эту басеньку прочтите, И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг. Что б ни сулило вам воображенье ваше; Но, верьте, той земли не сыщете вы краше, Где ваша милая, иль где живет ваш друг.

Червонец

    Полезно ль просвещенье?    Полезно, слова нет о том.    Но просвещением зовем    Мы часто роскоши прельщенье    И даже нравов развращенье:   Так надобно гораздо разбирать, Как станешь грубости кору с людей сдирать, Чтоб с ней и добрых свойств у них не растерять, Чтоб не ослабить дух их, не испортить нравы,    Не разлучить их с простотой    И, давши только блеск пустой,   Бесславья не навлечь им вместо славы.    Об этой истине святой Преважных бы речей на целу книгу стало; Да важно говорить не всякому пристало:     Так с шуткой пополам Я басней доказать ее намерен вам.   Мужик, простак, каких везде немало,    Нашел Червонец на земли.   Червонец был запачкан и в пыли;   Однако ж пятаков пригоршни трои Червонца на обмен крестьянину дают. «Постой же», думает мужик: «дадут мне вдвое;    Придумал кой-что я такое,   Что у меня его с руками оторвут».    Тут, взяв песку, дресвы^* и мелу,    И

натолокши кирпича,    Мужик мой приступает к делу.     И со всего плеча    Червонец о кирпич он точит,      Дресвой дерет,     Песком и мелом трет; Ну, словом, так, как жар, его поставить хочет. И подлинно, как жар, Червонец заиграл:      Да только стало      В нем весу мало, И цену прежнюю Червонец потерял.

Троеженец

    Какой-то греховодник Женился от живой жены еще на двух.   Лишь до Царя о том донесся слух    (А Царь был строг и не охотник    Таким соблазнам потакать), Он Многоженца вмиг велел под суд отдать, И выдумать ему такое наказанье,     Чтоб в страх привесть народ, И покуситься бы никто не мог вперед    На столь большое злодеянье: «А коль увижу-де, что казнь ему мала, Повешу тут же всех судей вокруг стола».     Судьям худые шутки:    В холодный пот кидает их боязнь.    Судьи толкуют трои сутки, Какую б выдумать преступнику им казнь. Их есть и тысячи; но опытами знают, Что все они людей от зла не отучают. Однако ж, наконец, их надоумил бог. Преступник призван в суд для объявленья     Судейского решенья,    Которым, с общего сужденья, Приговорили: жен отдать ему всех трех.   Народ суду такому изумился И ждал, что Царь велит повесить всех судей;    Но не прошло четырех дней,    Как Троеженец удавился: И этот приговор такой наделал страх,    Что с той поры на трех женах    Никто в том царстве не женился.

Безбожники

Был в древности народ, к стыду земных племен, Который до того в сердцах ожесточился,   Что противу богов вооружился. Мятежные толпы, за тысячью знамен, Кто с луком, кто с пращей, шумя, несутся в поле.   Зачинщики, из удалых голов,   Чтобы поджечь в народе буйства боле, Кричат, что суд небес и строг и бестолков; Что боги или спят, иль правят безрассудно;   Что проучить пора их без чинов; Что, впрочем, с ближних гор каменьями нетрудно    На небо дошвырнуть в богов    И заметать Олимп стрелами. Смутяся дерзостью безумцев и хулами, К Зевесу весь Олимп с мольбою приступил,    Чтобы беду он отвратил; И даже весь совет богов тех мыслей был, Что, к убеждению бунтующих, не худо    Явить хоть небольшое чудо:    Или потоп, иль с трусом^* гром, Или хоть каменным ударить в них дождем.       «Пождем»,   Юпитер рек: «а если не смирятся И в буйстве прекоснят^*, бессмертных не боясь,    Они от дел своих казнятся».    Тут с шумом в воздухе взвилась Тьма камней, туча стрел от войск богомятежных, Но с тысячью смертей, и злых, и неизбежных, На собственные их обрушились главы. Плоды неверия ужасны таковы;    И ведайте, народы, вы, Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы, Чем против божества вооружают вас,   Погибельный ваш приближают час, И обратятся все в громовые вам стрелы.

Орел и куры

Желая светлым днем вполне налюбоваться,    Орел поднебесью летал      И там гулял,     Где молнии родятся. Спустившись, наконец, из облачных вышин, Царь-птица отдыхать садится на овин. Хоть это для Орла насесток незавидный,   Но у Царей свои причуды есть: Быть может, он хотел овину сделать честь, Иль не было вблизи, ему по чину сесть,    Ни дуба, ни скалы гранитной; Не знаю, что за мысль, но только что Орел     Не много посидел И тут же на другой овин перелетел.   Увидя то, хохлатая наседка    Толкует так с своей кумой:    «За что Орлы в чести такой? Неужли за полет, голубушка соседка?     Ну, право, если захочу, С овина на овин и я перелечу.   Не будем же вперед такие дуры,   Чтоб почитать Орлов знатнее нас. Не больше нашего у них ни ног, ни глаз;    Да ты же видела сейчас, Что по́низу они летают так, как куры». Орел ответствует, наскуча вздором тем:    «Ты права, только не совсем. Орлам случается и ниже кур спускаться; Но курам никогда до облак не подняться!»    Когда таланты судишь ты,— Считать их слабости трудов не трать напрасно; Но, чувствуя, что́ в них и сильно, и прекрасно, Умей различны их постигнуть высоты.

Книга вторая

Лягушки, просящие царя

   Лягушкам стало не угодно     Правление народно, И показалось им совсем не благородно    Без службы и на воле жить.     Чтоб горю пособить, То стали у богов Царя они просить. Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно, На сей однако ж раз послушал их Зевес: Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,   И плотно так он треснулся на царство, Что ходенем пошло трясинно государство:     Со всех Лягушки ног     В испуге пометались,    Кто как успел, куда кто мог, И шопотом Царю по кельям дивовались. И подлинно, что Царь на-диво был им дан:    Не суетлив, не вертопрашен,    Степенен, молчалив и важен;    Дородством, ростом великан,    Ну, посмотреть, так это чудо!    Одно в Царе лишь было худо:   Царь этот был осиновый чурбан. Сначала, чтя его особу превысоку, Не смеет подступить из подданных никто: Со страхом на него глядят они, и то Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;    Но так как в свете чуда нет,   К которому б не пригляделся свет, То и они сперва от страху отдохнули, Потом к Царю подползть с преданностью дерзнули:    Сперва перед Царем ничком; А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком:   Дай попытаться сесть с ним рядом; А там, которые еще поудалей,    К Царю садятся уж и задом.   Царь терпит всё по милости своей. Немного погодя, посмотришь, кто захочет,     Тот на него и вскочит. В три дня наскучило с таким Царем житье.    Лягушки новое челобитье, Чтоб им Юпитер в их болотную державу    Дал подлинно Царя на славу!    Молитвам теплым их внемля, Послал Юпитер к ним на царство Журавля, Царь этот не чурбан, совсем иного нраву: Не любит баловать народа своего; Он виноватых ест: а на суде его     Нет правых никого;     Зато уж у него, Что́ завтрак, что́ обед, что́ ужин, то расправа.     На жителей болот     Приходит черный год. В Лягушках каждый день великий недочет. С утра до вечера их Царь по царству ходит   И всякого, кого ни встретит он,    Тотчас засудит и — проглотит. Вот пуще прежнего и кваканье, и стон,     Чтоб им Юпитер снова    Пожаловал Царя инова; Что нынешний их Царь глотает их, как мух; Что даже им нельзя (как это ни ужасно!) Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно; Что, наконец, их Царь тошнее им засух. «Почто ж вы прежде жить счастливо не умели? Не мне ль, безумные», вещал им с неба глас: