Том 3. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Мы найдем в нашем тереме светлый покой, Где игрою столетий украшены стены, Где лишь сказкою, песнею стали измены, Чтоб за мигом был миг, за восторгом другой. Я тебе загляну в бесконечную душу, Ты заглянешь в мою, как взглянула б в окно, Мы поймем, что слияние нам суждено, Как не может волна не домчаться на сушу. Ты мне скажешь: «Мой милый! Наряд приготовь». На тебя я надену нетленное платье. Я тебя заключу – заключаю в объятья, Мы найдем – мы нашли – в нашем сердце – любовь.

Белый парус

Прости, Солнце, прости. Месяц, Звезды ясные, простите, Если что не так я молвил про волшебность Корабля, Если что не досмотрел я, вы меня уж просветите, Ты прости мои роспевцы. Мать моя, Сыра Земля. Может, я хожденье в слове и постиг, да не довольно, Может,

слишком я в круженьи полюбил одну сестру, Как тут быть мне, я не знаю, сердце плачет богомольно, Но не всех ли я прославлю, если ей цветы сберу. Солнце, Месяц, Звезды ясны, Мать Земля, меня простите, Лен в полях я возращаю, дам обильно коноплю, А моя сестра сумеет из цветочков выткать нити, И сплетет нам белый парус с голубым цветком «Люблю».

Три ипостаси

Три ипостаси душ познавшие, борцы, И вскипы снов Их три Три лика душ, не боле. Сплетаясь, свет и тьма идут во все концы, Но им в конце концов – разлука, поневоле. Сплетаются они, целуются они, Любовные ведут, и вражеские речи, Но вовсе отойдут от сумраков огни, Увидев целиком себя в последней встрече. Познавшие, когда из этой смены дней Уходят, к ним идут три духа световые, С одеждою, с водой, с огнем – к душе, и ей Указывают путь в Чертоги Мировые. Борцы, уйдя из дней, встречают тех же трех, Но демоны еще встают с жестоким ликом, И нет одежд, шипит вода с огнем, и вздох, И снова путь, борьба меж пением и криком. А вскипы снов, уйдя, вступают в темный строй, Лишь кое-где горит созвездной сказки чара, И снова сны кипят, вскипают волей злой, И будут так до дня всемирною пожара. Три ипостаси душ, и две их, и одна, Отпрянет свет от тьмы, и вызвездятся духи, А сонмы тел сгорят. Всемирная волна Поет, что будет «Вновь». Но песня гаснет в слухе.

Разлив вечерний

Разлив зари вечерней отходит на отлив, На стебле, полном тернии, червонный цвет красив, Багряные туманы плывут над морем нив. Среди колосьев желтых – как очи, васильки, И маки – побережье разлившейся реки, Чьи воды зрелость злаков, чьи воды – широки. Концов Земли – четыре, и Ад, и Раи, всех шесть, Концов Земли – четыре, на каждом Ангел есть, А всех их в светлом мире, как звезд ночных, не счесть. Четыре шестикрылых ток ветров стерегут, На дремлющих могилах – цветы, и там, и тут, Нас всех молитвы милых от тьмы уберегут. Коль здесь мы не успели соткать себе наряд, Коль светлые свирели не завлекли нас в сад, В замену Вертограда увидишь мрачный Ад. Но, там побыв во мраках положенные дни, Познав, что в звездных знаках – доточные огни, Ты выйдешь к свету в маках, – тогда не измени. Минутность заблужденья – пройденная ступень, За падшего моленье – как в правде житый день, Сияньем восхожденья удел земной одень. Концов Земли – четыре, и страшных два, всех шесть, Судеб Земли – четыре, при каждой Ангел есть, Служите Миру – в мире, дорог Судьбы не счесть.

А что вверху?

Сион-Гора – сияние, Высокое, горячее. Голгоф-Гора – страдание, Стоокое, всезрячее. А что вверху, у Батюшки, Мученье иль восторг? А что вверху, у Матушки, Что Сын из тьмы исторг? Уж если есть падение, Есть лестница с низин. Сион-Гора – видение, Сходил к низинам Сын. И сходит Он воистину, Еще премного раз, Когда любовь и истину Мы прячем в тайность глаз. В глаза Он к нам, в правдивые, С Голгоф-Горы спускается, Узнав, что мы – счастливые, От боли отторгается. Ведет нас снизу к Батюшке, В превыспренность зыбей В Сион-Горе, у Матушки, Есть сад для голубей.

Последнее видение

Я видел виденье, Я вспрянул с кровати, На коей, недужный, Воззрился я в темь Небесны владенья, Сорвались печати, Печати жемчужны, Число же их семь. Ночные пределы, Крутились туманы, Как пасти ужасны, Над битвой ночной И конь там был белый, И конь был буланый, И конь там был красный, И конь вороной. И были там птицы, И были там звери, И были там люди, И ангелов – тьмы. В лучах огневицы Пылали все двери. В неистовом чуде Там были и мы. Сквозь каждые двери, Стенные разломы, Сквозь трещины, щели, Врывались лучи. И выли все звери, И били их громы, Под звоны свирели, Их секли мечи. И лик был там львиный, И лик был орлиный И лик человечий, И лик был тельца. Ломалися спины, Крушились вершины, В безжалостной сече, В крови без конца. В небесных пожарах, В верховных разрывах, Стояли четыре Небесных гонца. И малых и старых, Как стебли на нивах, Косили всех в мире, В огне без конца. И только над крышей Той бездны безбрежной, Той сечи кровавой Зверей и людей Все выше и выше, Как сон белоснежный, Взносились со славой Толпы голубей.

Дух Брачующий

Отошла за крайность мира молнегромная гроза, Над омытым изумрудом просияла бирюза, И невысказанным чудом у тебя горят глаза. Темный лес с бродящим зверем словно в сказку отступил, Сад чудес, высокий терем, пересвет небесных сил, В Бога верим иль не верим. Он в нас верит, не забыл. Обручил с душою душу Дух Брачующий, Господь, Обвенчал с водою сушу, чтоб ступала твердо плоть, Хлеб всемирный не разрушу, хоть возьму себе ломоть. Стало сном, что было ядом, даль вселенская чиста, Мы проходим в терем садом, нет врага в тени куста, Над зеленым Вертоградом веселится высота.

В великом зареве

Вот, я прочел, не отрываясь Все то, что должен был прочесть, В великом зареве сливаясь Со всем, что в Звездах звездно есть. И там, где эти свечи Рая Не достигают Красоты, Я буквы вычеркнул, стирая, Кривые выпрямил черты. И там, где, в Вечность воплощаясь, Возникла цельно кривизна, Я долго медлил, восхищаясь, Воскликнув: «Да живет она». И там, где в стройные колонны Сложились строки прямоты, Я стих пропел, и, многозвенны, Возникли храмы и цветы. И там, где в очи смотрят очи, Где на звезду глядит звезда, Благословил я дни и ночи, И быть велел им навсегда. В великой грамоте, единой, В гремящей книге Родослов, Где каждый лист взнесен пучиной, За каждой буквой сонм веков.

Древо

Наш Сад есть единое Древо, С многолиственным сонмом ветвей Его насадила лучистая Ева, В веках и веках непорочная Дева, И Жена, И Матерь несчетных детей. Наш Сад посребряет Луна, Позлащает горячее Солнце, Сиянье заоблачных слав, Изумруды для ствол-облекающих трав И листов Нам дарует свеченье нездешних морей, И хоть нет тем морям берегов, Можно в малое зреть их оконце, Что в душе раскрывается в малых озерах очей, В духе тех, кто, от вечного Древа Воспринявши цветочную пыль, Так покорен качанью зеленых ветвей, Как покорен ветрам легкозвонный ковыль, Где звучит – не звучит многозвучность напева. И сияет наш Сад, и цветет, И цветы голубые дает Хороводно-раскинутый Синь-небосвод. И с бессмертной усмешкой Адам Повествует о Еве пленяющей нам, Под раскидистой тенью единого Древа.

Седьмые небеса

Когда раскрылись нам Седьмые Небеса, Когда под звонкий гул златого колеса, Промчались в высоте толпы крылатых птиц, Мы чувствовали все, что светит нам краса Непризрачных существ, нездешних колесниц. Над каждым колесом, на некой высоте, Был голубь, словно снег в нагорной красоте, Четверократный блеск над каждым, кто был там, Земное все – не то, а эти в высях – те, И можно с ними быть, и это видно нам. Как быстры кони все. Как сказочен их вид. В очах у каждого был камень-маргарит. А тело – стройное, жемчужно-пышный хвост, У каждого из уст сияние горит, Как будто он испил от разнствующих звезд. И гривою взмахнув жемчужною своей, Ярился каждый конь дрожанием ноздрей, А вождь крылатых тех держал в руке ключи, Всех жаждущих он мчал к нагорностям, скорей, Туда, где первый день, последние лучи.