Том 3. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Шаткость

В безглазой серой мгле безмерность, безызмерность. Безотносительность, пустыня дней без вех, Бескрайность скатная, бродячих снов неверность, Отсутствие путей, хотя б ведущих в Грех. Нет линии прямой, куда ни глянет око, Нет радуги-дуги с делением цветов, Одна пространственность, зияние широко, И вдоль и поперек – поток без берегов. Поток ли, Море ли, кто точно установит? Что ни волна, то тень, и что ни лик, то нуль. Нет точных единиц. И слух напрасно ловит Хотя б намек какой в пузыристом буль-буль. Бунт буйствует боев без цели и закона. Все тает. Плыть – куда? Вперед или назад? О, пусть бы четко встал хотя челнок Харонаl Нет перевозчика – ни даже в верный Ад.

В

тюрьме

Все время, все время, скорблю и грущу.   Все время, все время. В саду я посеял заветное семя, Расцветов напрасно ищу,   Все время, все время. Так падают капли на темя, на темя, Холодною влагой, жестокой, как лед, Пытают, и холод терзает и жжет,   Все время, все время. Быть может, на воле уж новое племя Возникло, смеется, не помнит меня.   Я дал им огня. Им солнце зажег я, сам темный, стеня   Все время, все время.

В сердце леса

Когда я прихожу в глубокий темный лес, И долго слушаю молчанье веток спящих, – В душе расходится густая мгла завес, И чую тайну чар, что вечно дышет в чащах. Вот только что я был всем сердцем возмущен, Обидел ли своих, иль был обижен ими, – Вся жизнь откинулась в один зеркальный сон, И все тяжелое в далеком скрылось дыме. Встает дыхание согревшихся болот, Чуть прошуршал камыш свирельной сказкой детства, И слышу я в веках созвездий мерный ход, И папарот сулит заветное наследство. Я руку протянул, касаюсь до сосны, Не колет зелень игл, и нет в тех иглах жала, – От сердца до небес один напев струны, Иди в глубокий лес, коль сердце задрожало.

Успокоение

Благоухание, Кажденье ладана, Души страдание Тобой угадано. Бряцанье мерное, Восторг горения, В тебе есть верное Успокоение. Забыв укорности, Растаяв дымами, Молюсь в покорности, Душой с родимыми. Душой я с предками, Вовеки сущими, Чтоб снова ветками Ожить цветущими.

Прости

Прости меня, прости. Цветы дышали пряно, Я позабыл совсем, что где-то бьется боль, Что где-то сумерки и саваны тумана, Меня, счастливого, быть грустным не неволь. Я с детства был всегда среди цветов душистых. Впервые вышел я на утренний балкон, Была акация в расцветах золотистых, От пчел и от шмелей стоял веселый звон. Сирень лазурная светила мне направо, Сирени белой мне сиял налево куст. Как хороши цветы! В них райская есть слава! И запах ландышей – медвян, певуч и густ. В нем ум, безумствуя, живет одним виденьем. И ветер в камышах мне звонкой пел струной. Жукам, и мотылькам, и птицам, и растеньям Я предал детский дух, был кроток мир со мной. Каким я в детстве был, так буду в дни седые. Фиалка – мой рассвет, мой полдень – пламя роз, Послеполуденье – нарциссы золотые, Мой вечер, ночь моя, сверкайте в играх гроз. Пусть все мои цветы, – о, мать моя святая, Россия скорбная, – горят мне на пути. Я с детства их люблю. И, их в венок сплетая. Их отдаю тебе. А ты меня прости!

Круглый год

Круглый год, как колобок, Покатился на Восток, А пришел он на Закат, В то же место, говорят. Круглый год пошел на Юг, Совершил он полный круг, И на Севере опять, Где же путь теперь начать? Круглый год пошел с Луной, Серп подвесил вырезной, А узнав ущерб, тропа Завершилась у серпа. С Солнцем вышел круглый год, Очертил круговорот, И, принявши тот же вид, «С новым счастьем!» говорит.

Кузов

Я в дремучем лесу, Где и днем полутьма, Кузов полный несу, В нем заснула Зима.   Как я шел ввечеру,   Проходил я холмом,   Там на самом юру   Вижу снежный я ком. От Зимы ото всей Он один не хотел Под пригревом лучей Свой исчерпать предел.   И смотрел он врагом,   И дышал как мороз.   Тут я взял этот ком,   В лес дремучий понес. И из полной сумы, – В разум смысла набрав, – Я кусочки Зимы Разбросал между трав.   И куда ни падет   Этот снежный комок, –   Тотчас нежно цветет   Белоснежный цветок. Так я ландыш взрастил, Так подснежник раскрыл, – И из мертвых могил Ангел встал шестикрыл.

Снежный дом

На околице – домок, Невеликий теремок. В нем Старик, и в нем Старуха, В гости к ним жужжится муха. Проворчал Старик седой, С ледяною бородой: – «Кто за дверью там жужжится? На полатях мне не спится». Тут Старуха снежный плат Отодвинула назад. Говорит: «На это ухо Туговата я, Старуха». Позевала: «Встань-ка вон». Покрестила старый рот. В полинялом сарафане Закачалась как в тумане. Дверь открыла. – «Кто в избу?» Муха к ней, сидит на лбу. И у Старой все-то тело, От весенней, разомлело. Разомлело так, что вдруг Хоть плясать на вольный луг, Старика с палатей тащит, Тот, крестясь, глаза таращит. А уж муха и на нем, Обожгла его огнем. Хоть крестись, хоть не крестись ты, Сказки Солнца пламенисты. Старый дед, что был так бел, Разрумянясь, разомлел. Хоть крестись, хоть не крестись ты, Расцвели цветы душисты. Двое Старых, от Весны, Стали цветом бузины. И крестись, и не крестись ты, Птицы в роще голосисты.

Подснежник

В зеленом перелеске Подснежный колокольчик, Раскрывшись ранним утром, Тихонько позвонил. Сказал: «Молитесь, травки!» Шепнул? «Молитесь, звери!» Пропел: «Молитесь, птицы! Господь дает нам сил», И белая березка Курилась благовонно, И заячья капустка Молилась в тишине. И серый можжевельник, Упавши на коленки, Шептал благоговейное «Дай ягод в срок и мне!» А белочка, желтея, С брюшком пушисто-белым, Скакнув от ветки к ветке, Искала, что поесть. И протрубел комарик, Свои расправив крылья, В предлинную свирельку: «В лесу богатств не счесть!»

Дрема

Смолянка-сон дремучая,   Болотная дрема. Мечта в уме тягучая,   В руках, в ногах, тома. Дрема кошачья сонная,   Курение болот, Вся цепкая, вся званная,   Вся в душу зелье льет. И хочется не хочется,   Как топь, взяла постель, И сердцу все пророчится,   Что жизнь – одна метель. Все кружится, скружается,   Свивается в извой, Недужится, зевается,   Дремлю я сам не свой. И будто в лихорадке я,   И будто я в бреду, То вижу ласки сладкия,   То снова боли жду. И мучая, вся жгучая,   Вся липкая, как мед, Дрожит дрема зыбучая,   И кошкой к сердцу льнет.