Том 4. Художественные произведения 1842-1846
Шрифт:
Зарисовки быта и нравов, пошлого «житья-бытья» чиновничье-помещичьего общества, характеристики «их превосходительств» – Негрова и его супруги, рассказ о жизни семейства дубасовского уездного предводителя, который Белинский причислял к лучшим страницам романа, образы чиновников в NN ярко показывали силу сатирического таланта Герцена.
Обращает на себя внимание настойчивость, с которой Герцен указывает на типическое значение образов и отдельных эпизодов романа, подчеркивая социальные причины, обусловливающие трагические судьбы героев. Жертвой этих уродливых социальных отношений выступает в характеристике Герцена Владимир Бельтов. В Бельтове отразился сложный процесс исканий дворянской интеллигенции после разгрома восстания декабристов. Его сила была раскрыта Герценом в столкновении с чиновничье-помещичьей средой; Бельтов
По мысли Герцена, в известных условиях Бельтовы могут стать «практическими» людьми, нужными и полезными обществу. «…цель не Бельтов, – писал Герцен к Огареву летом 1847 г., – а необходимость подобного воздействия не на из рук вон сильного человека, но на прекрасного и способного человека». Беда, а не вина Бельтовых, – утверждает писатель, – в том, что они оказались не в силах перейти от бессильного противопоставления себя обществу к активной борьбе с ним.
Большим художественным достижением Герцена явился образ Любоньки Круциферской. По словам М. Горького, «это первая женщина в русской литературе, поступающая как человек сильный и самостоятельный» (М. Горький. История русской литературы, М., 1939, стр. 168). Любонька ближе к народной жизни, чем кто-либо другой из героев романа. Сознание духовного превосходства этой женщины не только над мужем, но и над Бельтовым не оставляет читателя. Однако силы Круциферской не находят применения в условиях того бесправия женщины, на которое обрекает ее весь строй жизни крепостнической России.
Образ Круциферской свидетельствовал о поисках Герценом подлинно положительного героя в направлении, впоследствии наиболее близком революционным разночинцам 50-60-х годов. Это тем более важно отметить, что Герцен в условиях 40-х годов не мог правильно оценить историческую роль и значение разночинной интеллигенции. Его Круциферский полон «страха перед будущим», беспомощен в жизненной борьбе и выглядит мелким и жалким в сравнении с Бельтовым. Писатель сочувствует своему герою-разночинцу, но это сочувствие полно снисхождения. Он не видит – и не мог тогда видеть – в плебее Круциферском новой, активной социальной силы. Художественное воплощение «новых людей» – революционных разночинцев, исполненных глубокого сознания, что будущее принадлежит им, русская литература обрела с романом Чернышевского «Что делать?».
Роман Герцена вызвал оживленные отклики на страницах журналов и в литературных кругах, и это было лучшим доказательством жизненности и политической актуальности поставленных писателем вопросов. Белинский одним из первых отозвался о романе «Кто виноват?» как о замечательном произведении большой художественной силы; в статьях «Русская литература в 1845 году» и «Взгляд на русскую литературу 1847 года» он значительное место уделил всесторонней характеристике Герцена и его произведения. Анализ основных образов и художественных особенностей романа позволил великому критику с поразительным проникновением в сущность и своеобразие таланта Герцена-писателя определить ведущие черты и идейную направленность всего герценовского творчества. До наших дней страницы статей и писем Белинского, посвященные Герцену, остаются лучшими в критической литературе о писателе.
«Главную силу» таланта Герцена Белинский видел в «могуществе мысли». «У Искандера, – пишет критик, – мысль всегда впереди, он вперед знает, что и для чего пишет; он изображает с поразительною верностию сцену действительности для того только, чтобы сказать о ней свое слово, произвести суд» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XI, 1917, стр. 111, 135). Герцен был близок критику-демократу тем, что его искусство не замыкалось в узком кругу эстетических проблем, а было проникнуто передовыми идеями и тесно связано с борьбой передового русского общества против самодержавно-крепостнического строя. Белинский ценил в таланте Герцена его «глубокое знание изображаемой им действительности» (там же). Недаром он писал Герцену в одном из писем, что тот может «оказать сильное и благодетельное влияние на современность» (В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 109).
Демократическая направленность
Реакционный журнал «Сын отечества» пытался «обезвредить» «предосудительные» идеи произведения Герцена. Под видимым расположением к роману критик искажал идейный замысел Герцена. «Заглавие романа спрашивает: „Кто виноват?”, – пишет журнал. – Тронутый до слез читатель отвечает: одна судьба!.. Слава богу, что виноваты не люди, а судьба!» Журнал противопоставлял Герцена Гоголю, уверяя «почтенного автора, что одна патетическая страница его романа стоит дюжины таких карикатурных сочинений, каковы „Мертвые души”». Однако даже «Сын отечества» не мог не считаться с явной принадлежностью романа Герцена к гоголевской школе: «…подражание Гоголю, в иных местах, есть важнейший грех книги<…> из любви к изящному просим автора не подражать никому, всего менее Гоголю» («Сын отечества», 1847, № 4, отд. VI, стр. 28–34).
Реакционная критика отрицала типичность героев романа Герцена, признавая их «карикатурами» и «лишними». Она нападала также на стиль Герцена-художника – стиль просветителя-революционера. В «Очерках современной русской словесности», опубликованных в первой книжке «Москвитянина» за 1848 г., Шевырев, имея в виду беллетристику Герцена, обвинял «современную личность», что она «из самой себя хочет<…> почерпнуть всю жизнь, все содержание, все воззрение на мир, даже самый язык…» «Искандер, – продолжал Шевырев, – развил свой слог до чистого голословного искандеризма, как выражения его собственной личности». В том же номере журнала Шевырев печатает свой «Словарь солецизмов, варваризмов и всяких измов современной русской литературы», открывая его словарем «искандеризмов». Взгляд «Mосквитянина» подхватывает «Северная пчела» (см. Ф. Б<улгарин>. Журнальная всякая всячина – «Северная пчела», 1848, № 36, стр. 143). Нападки на стиль произведений Герцена являлись частным выражением борьбы реакции с передовой русской литературой в целом. В статьях «Москвитянина» и «Северной пчелы» реакционная критика начинала плести легенду о «неполноценности» художественного творчества Герцена, – легенду, в основе которой лежала вражда ко всей его деятельности.
Широкие круги русских читателей, вслед за Белинским, встретили роман Герцена с восторгом. Герцен, писал впоследствии (1860) Н. И. Сазонов, «стал одним из любимейших писателей молодежи» (ЛН,1941, № 41–42, стр. 198). Некрасов называл «Кто виноват?» «поистине превосходной повестью», «лучше он <Герцен> никогда ничего не писывал, – писал Некрасов к Н. X. Кетчеру 2 декабря 1845 г., - <…>читая его повесть, так и кажется, что он только и делал весь свой век, что писал повести: такая ровность и ни одной фальшивой нотки» (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. X, стр. 49). Грановский отзывался о произведении Герцена как о «повести, исполненной ума, живости и метких замечаний» («Т. Н. Грановский и его переписка», т. II, М., 1897, стр. 422).
В сохранившемся в архиве Добролюбова «Реестре прочтенных книг» в записи от 4 июня 1850 г. указано: «„Отеч. зап.” 1846, т. 45. „Кто виноват?” Вл. Бельтов. Эпизод между 1-й и 2-й частями – Искандера». «Эпизод очень занимательный», – добавляет при этом 14-летний Добролюбов. Впоследствии Добролюбов давал читать «Кто виноват?» студентам Главного педагогического института (см. «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова», т. I, М., 1890, стр. 316).
Роман Герцена сохранил свою популярность и для читателей следующих десятилетий и оказал большое воздействие на развитие демократической русской литературы. Важным свидетельством продолжавшегося интереса к роману в среде русских читателей следует считать постоянное возвращение к нему и, в частности, к образу Бельтова в литературно-критических статьях, публиковавшихся в журналах второй половины 50-х и в 60-х годах.