Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906
Шрифт:
— Что делают? Они сами по себе, а деньги сами по себе. Деньги работают. Фабрики, заводы, именья, лесное дело: оборот большой, денег много надо.
— М-да, это значит, не наличными?
— И наличными несколько миллионов найдется. Актер вздохнул и равнодушно ответил:
— И это недурно.
— Ты бы их живо пристроил?
— М-да… в сторожа к своим деньгам во всяком случае не нанялся бы…
— Ха-ха-ха… Актер, так актер и есть: сразу такое слово скажет, что как бритвой… Чик — и нет
И Сапожков заливался веселым смехом. Актер смотрел на него снисходительно, смеялся мелким «хе-хе-хе» и говорил:
— Веселый ты человек, — ей-богу…
— Нет, нет, ты смотри, как бабушка тебя меряет: я к ней побежал.
Он с эффектом опустился в кресло около бабушки, ушел совсем в кресло и даже ногу за ногу заложил.
Федя с женой сидели поодаль. Федя робко, с слегка открытым ртом, почтительно следил за товарищем и старался угадать, о чем он говорит с бабушкой.
— Что за человек будет? — спрашивала бабушка Сапожкова, указывая на актера.
— Столичных театров артист, Анфиса Сидоровна, и талант! Цветами его засыпали. Сколько подарков…
— Ну, это там его дело. Он, что ж, по облику ровно не русский: темный с лица?
— А не знаю я… Да можно самого его спросить… Эй, Александр Николаевич, пожалуйста, — а на движение бабушки Сапожков успокоительно ответил кивком головы и шепотом прибавил: — мы с ним дружки, на «ты».
В это время подошел Александр Николаевич Сильвин.
— Вот, позволь тебе представить… это — бабушка моего товарища; Анфиса Сидоровна интересуется, откуда ты родом.
— Вам угодно знать мою родословную?
В это время вышла миловидная актриса Марья Павловна Львова, и Сапожков, бросив скороговоркой Сильвину: «садись на мое место», побежал к ней.
Сильвин, сев в кресло, как актеры сидят на сцене, когда изображают воспитанных из общества людей, говорил бабушке:
— Э-э… изволите ли видеть, моя фамилия, сударыня, собственно: Сильва… Э-э, — он выдвинул нижнюю губу, — я происхожу из венецианской семьи маркизов Сильва… Вы изволили быть в Венеции?
Бабушка сдвинула брови:
— Это где же?
— Это далеко отсюда, не в русской земле… Может быть, изволили слышать: венецианские кружева?
— Одним ухом слыхала.
— Ну, вот… кроме кружев, там есть дворец Дожей, в нем портреты всех дожей… Вот один из моих предков и висит там…
— Его за что же это?
— Э-э… он вел очень удачную войну… с маврами…
— В этом городе какой же народ живет?
— Итальянцы.
— Вы из них и будете?
— Собственно, мать моя из старинного русского рода… Э-э… И ростом с меня… сейчас жива, бабушка еще жива… я, конечно, уже русский. Крестил меня русский поп. Ну, сам я хоть в церковь и не хожу, но все-таки
— Что ж? В той стороне все такой же, как вы, народ?
— То есть как?
— Такой же крупный?
— Э-э, как вам сказать… Тут, знаете, много значит разная порода. Такие дети всегда будут и здоровее и крепче.
Бабушка вспомнила о своих коровах, выписанных из Англии, об отличном приплоде от них, который продавала по сто рублей за трехмесячного теленка, и сказала:
— Это ты верно говоришь… А далеко изволишь ехать?
— В Ростов. Но хочу по Волге прокатиться.
— Вот и мои тоже вниз бегут.
— А… По делу?
— На Илек — к старцам… по детскому делу… не дает бог детей.
— Гм… Странно: молодые, красивые люди…
— Вот, поди ты… Не дает господь… Не помогут ли старцы.
Александр Николаевич покосился на бабушку, хотел было сказать какую-то пошлость, но только вздохнул и заметил:
— Жалею, что я не старец.
— А что?
— Тоже молился бы, чтоб такой красавице бог детей дал… Вот зовет меня Петр Маркелович к себе в имение. Имение у него хорошее?
— Плохо ли имение: в одном парке заблудиться можно, оранжереи, персики, ананасы свои.
— Хорошо бы и вашим молодым заехать перед богомольем повеселиться.
— Их дело, — сухо ответила бабушка, — если позовет Петр Маркелыч, да надумаются они…
Петр Маркелович ушел на корму с Марьей Павловной, где их и нашел Сильвин.
— Вы уж извините, Марья Павловна, если мы вас оставим на минутку, — проговорил Сильвин, отводя Сапожкова в сторону.
— Я уж все заказал и шампанское велел заморозить, — начал было Сапожков.
— Не в этом дело, — перебил его Сильвин, — я бабушке сказал, что еду к тебе; тут молодые подошли, и, по-моему, как-то неловко выйдет, если ты и их не пригласишь.
— Ах, я телятина! Бегу…
— Постой. Видишь: ты тогда спрашивал меня, почему я не могу заехать… Я не хотел было говорить… Дело в том, что у меня в Саратове назначено свидание с одним господином, который должен мне передать две тысячи… Э… э… ты понимаешь: человек он ненадежный, — сегодня есть у него деньги, а завтра не будет. Не приеду я в назначенный срок, — рискую остаться без денег.
— Так тебе дать их, что ли?
— В таком случае дай.
— Ты бы и сказал: дам, конечно. На какой срок?
— Ну, полгода.
— Идет… Побежал я звать молодых.
Сильвин же подсел к Марье Павловне, положил свою широкую руку на ее и сказал:
— Моя дорогая, вы мне можете очень и очень помочь… Э-э… дело в том, что этот Сапожков соглашается ссудить меня двумя тысячами… Эта сумма дала бы нам возможность после Ростова побывать за границей. Как вам улыбается эта перспектива?