Том 4. Плачужная канава
Шрифт:
Он протянул ей руку и, наклонившись к самому лицу, сказал шепотом:
– А если спросят, что сказал Костя, скажите: ничего! – и, высунув язык, пошел.
Хмурно было на душе у Кости, гнетущая охватила тоска:
– Звезды, примите меня!
И как бы в ответ на этот клич измученного сердца кто-то на тоненьких женских ножках, – так показалось Косте, – сам тоненький, появился на тротуаре, засеменил ножками: нагонял Костю, пропадал, потом опять появлялся и носатым хохочущим лицом внезапно заглядывал прямо в
– Костя, – дрожал Носатый, – ты Бог, ты царь над царями, ты покорил время, ты дал волю, тебе подвластны все земли, вся подлунная, весь мир, ты не Костя Клочков, ты Костя Саваоф101, захочешь, и звезды попадают с неба, захочешь, погаснет солнце, у тебя – нос кривой.
И вдруг, ловко извернувшись, подхватил Носатый под руку Костю и повлек за собой, мостя мосты в его новый дворец и храм и небеса.
А на звездных небесах, казалось, встали три черных столба, на тех черных столбах сели три зеленых попа, разогнув, читали три красные книги.
Ковылял Костя, не Костя Клочков, а Костя Саваоф, высовывал язык, улыбался: пораскладывал своим божеским разумом, пораздумывал, чего бы ему натворить еще, каких миров, каких земель… или обратить ангелов в чертей, или вставить стекло в небо, чтобы через него видно было, что на небесах делается, или смешать все и почиять, как в седьмой нетворящий день не голубем, а вороной…
– Какая я ворона!
Христина Федоровна едва на ногах держалась.
Желая хоть что-нибудь спасти, металась она по городу из конца в конец.
И все не удавалось: то перед глазами захлопнут дверь, то слишком поздно, то просто не принимают.
Никому, видно, нет дела.
Опускались руки.
И когда, наконец, вся издерганная, вернулась она домой и хватилась Моти: ни Моти, ни Раи не оказалось, их и след простыл.
– Уехали они и барышня, бросили дом, – сказала отмалчивавшаяся Ольга, в ушах которой висели какие-то невероятных размеров серьги – подарок Моти, и всхлипнула, – больно ловкие они кавалеры, Бог им простит.
Обуяло тут Христину Федоровну чувство приближения еще худшего, разрастающееся чувство, которое точит и загоняет и загоняет, закрывая все до единой двери.
Хотелось плакать, слез не было: они горячие изливались где-то в глубине сердца, испаряясь, расстилались тоской.
Чьи-то руки подымали ее с земли и, не унося, держали.
Давились слова в перехваченном горле.
Пробежала глазами только что полученное письмо от Сергея. Он писал, что так жить больше не может, что только там почувствовал, как любит ее и завтра приедет.
– Завтра приедет… как это?.. если полюбишь, а тебя не полюбят, ты погибнешь… А если он не любит меня? почему его нет, и вчера не было, почему он такой?
Бросилась к Нелидову.
Она спросит его, она расскажет ему все свои
Квартира была заперта. Пришлось справляться в конторе.
Говорят, уехал.
– Они совсем выбрались, на родину, – сказал дворник.
Спутались мысли.
Как это так? не предупредив? не сказав ни слова? на какую на родину? –
И упала на ее душу черная тень.
Она чувствовала эту тень и знала, что никогда уж ей не выйти из нее.
– Если полюбишь, а тебя не полюбят, ты погибнешь… Нет не то… любить и не хотеть овладеть любимым, – невозможно, а овладеть и уничтожить одно и то же. Нет, и это не то…
Но не было силы обдумывать: делала все, что минута подсказывала.
Села Христина Федоровна на извозчика. Поехала на вокзал.
В ушах звучали отдельные слова, его слова, слышала их, как сквозь сон.
И что он теперь скажет ей? что может сказать?
– «А если спросят, что сказал Костя, скажите: ничего», – прозвучали вдруг последние слова Кости.
А, может быть, все это сон, ничего?
Господи, если бы это был только сон.
– Почему большой стрелки нет? – остановила Христина Федоровна извозчика, поравнявшись с соборной колокольней.
– Ничего мы не знаем, – ответил старик-извозчик, – так Богу угодно.
– Так Богу угодно… – повторила она душой, повторила сердцем и забыла о стрелке, забыла, что спросила.
Кружились мысли.
Какому Богу? Разве она Ему не молилась, разве она Его не просила? Ведь она так молилась, так верила… а Он что же? где Он?.. Да если бы Он был, если бы Он действительно был, ведь она Ему молилась… Ну зачем же тогда молиться? тогда можно и не молиться…
– Господи! Господи! верю, верю, Ты всемогущий, Ты услышишь, Ты все видишь, прости меня! вот вся моя жизнь перед Тобой и у меня никого нет и я к Тебе, как к последнему, потому что я одна, Ты видишь…
Бросила извозчика. Пошла пешком. Шла быстро, словно катилась на коньках, не замечала пути.
Очнулась у вокзального подъезда.
Вокзал был битком набит.
И шныряла между столиков, проталкивалась, высматривала. Показалось ей, что поверх голов мелькнула высокая шапка Нелидова.
«Значит, он тут, еще не уехал», – подумала.
Но нет, его тут не было.
Бросилась на перрон.
Много народа ожидало прибытия поезда. Говорили, что поезд опоздал, но скоро будет.