Том 4. Пожиратели огня (с илл.)
Шрифт:
— Привяжите его к столбу пыток! — сказал вождь. — Посмотрим, как умеют умирать белые люди!
С криками и гримасами дикари окружили Джильпинга и в одну минуту привязали его к высокому пню.
— Хорошо, хорошо! — твердил Джильпинг. — Это будет стоить вам еще лишних сто тысяч франков! Связать британского подданного! Да знаете ли что это значит?
— Ты должен умереть! — сказал ему вождь на своем родном языке, которого, конечно, англичанин не понимал.
— Что ты бормочешь, полно шутить! Говори по-английски, и мы с тобой сговоримся!
— Пой свою предсмертную песню! — продолжал вождь и сделал жест рукой.
Джильпинг подумал, что вождь указал ему на его кларнет, висевший, по обыкновению, у него за плечом.
— А, ты хочешь, чтобы я сыграл тебе что-нибудь! Недурной у тебя вкус… Развяжи мне руки, и я тебе сыграю! — и он показал, что руки его связаны и их надо развязать.
Обычай требовал не отказывать ни в чем воину, который должен умереть, за исключением, конечно, возвращения ему свободы. Не заставляя просить себя, вождь одним ударом ножа перерезал лианы, связывавшие руки пленника. Джильпинг вздохнул с облегчением.
— Ну вот, теперь я сыграю одну маленькую вещицу, и вы вернете мне свободу, не так ли?!
Вождь кивнул головой в знак того, что, мол, мы ждем, но Джильпинг принял это за согласие и, радостно схватив свой кларнет, сыграл какую-то веселенькую а прелюдию, затем заиграл блестящие вариации на тему одного известного вальса.
Туземцы впервые слышали подобную музыку, так как их музыканты до сего времени только ударяли в такт камень о камень. Их немое восхищение и удивление вскоре перешли в сладкое очарование; усевшись кружком на траве, они плавно раскачивали головами, в сладостной истоме закрывая глаза и давая убаюкивать себя гармонией звуков. Когда же в музыке появился быстрый темп вальса, дикари, точно по команде, вскочили на ноги и принялись отплясывать, издавая при этом странные звуки, означавшие восторг и возбуждение.
Вдруг кто-то, точно под впечатлением внезапно озарившей его мысли, крикнул:
— Кобунг поппа! Кобунг поппа!
— Кобунг поппа! — повторили хором остальные, кидаясь в ноги Джильпингу, и начали один за другим носом тереться об его сапоги. Это означало, что пред ними белый кобунг, дружественный дух какого-нибудь предка, за которого туземцы приняли Джильпинга. Простодушные дикари вдруг уверились, что он — добрый дух их племени, пришедший принести им счастье, радость и всякое благополучие, как о том гласило старое предание, по счастливой случайности предсказывавшее появление такого кобунга, как раз в это время. Джильпинга тотчас же отвязали от дерева со всевозможными знаками уважения, а самонадеянный британец приписал это тому, что в нем только сейчас признали англичанина.
— Ну, хорошо, хорошо, друзья мои! Ошибка, конечно, возможна; я не буду требовать с вас никакой пени за вашу беспримерную дерзость. Во всем остальном дело решит министр Пальмерстон… Правда, он не очень-то снисходителен, когда дело идет о британских интересах, но ведь вы сами понимаете, что тут задета честь английского флага! Впрочем, я постараюсь выгородить вас, а теперь оставьте мои сапоги в покое: вы слижете с них весь крем, и позвольте мне пожелать вам доброго утра. Впрочем, нет, не будете ли вы добры проводить меня на ферму Кэрби? Я не знаю туда дороги! Вы оказали бы мне этим большую услугу!
Пока он говорил, австралийцы благоговейно слушали его, говоря друг другу: «Так вот на каком языке изъясняются на луне наши предки»… Теперь для них казалось несомненным, что этот кобунг ночью упал с луны и что Виллиго хотел завладеть им для своего племени. Какая радость! Какое торжество для них — привести в свою деревню настоящего кобунга! Он, несомненно, для них спустился с луны, так как в его наружности не было решительно ничего, напоминающего нагарнуков; некоторые из старцев хвастались даже, что они узнают его, что это — старый, тучный вождь Каттвагонг, пришедший для того, чтобы осчастливить их после своей смерти!
Видя покорность австралийцев, Джильпинг воспользовался их миролюбивым настроением, чтобы позавтракать, и под конец угостил их пением псалма и повторением его мотива на кларнете, к вящему и неописуемому восторгу своих новых друзей.
После завтрака, собрав кое-какие свои пожитки, Джильпинг с большим трудом взобрался на спину своего верного Пасифика и двинулся вперед, как он полагал, к ферме эсквайра Кэрби.
Но едва он отъехал от места своей стоянки на несколько шагов, как его стало клонить ко сну, веки его сомкнулись и голова свесилась на грудь. Два рослых нготака, став по обе стороны его осла и шагая с ним в ногу, поддерживали почтенного мужа с двух сторон, не давая ему упасть. Убаюканный мерной качкой спокойного шага далеко не ретивого Пасифика, будущий лорд Воанго вскоре заснул крепким сном и пробудился только тогда, когда равномерная и баюкающая качка вдруг приостановилась: шествие, центральной фигурой которого являлся Джильпинг, прибыло на место.
Но увы! То была не ферма Кэрби, а большая площадь деревни нготаков, где население предупрежденное об его прибытии скороходами, забежавшими вперед, встретило его шумными и радостными приветствиями.
Таким образом Джильпинг остался у нготаков, где усердно трудился, с одинаковым как он думал, успехом и над составлением своих зоологических коллекций, и над обращением туземцев в лоно англиканской церкви.
Такое положение вещей длилось уже более года, когда Совету Старейшин вдруг пришла мысль татуировать их кобунга, чтобы никакое другое племя не могло отнять его. Только это обстоятельство и вынудило Джилъпинга обратиться за помощью к его прежним друзьям.
Благодаря их вмешательству все обошлось благополучно. Отправившись из Франс-Стэшена около трех часов утра, наши герои еще до рассвета прибыли в деревню нготаков. Все еще спали крепким сном, в том числе и двое стражей Джильпинга-кобунга, завернувшихся в теплые кенгуровые шкуры и расположившихся у дверей, ведущих в священную ограду доброго духа племени. Они полагались на ограждавшие и само жилище, и сад кобунга высокую изгородь и глубокий ров, а также на необычайную тучность самого кобунга.
Действительно, Джильпинг, который был достаточно тучен и раньше, за время своего пребывания у нготаков растолстел так сильно, что с успехом мог бы присутствовать на ежегодном «обеде толстяков» в Цинциннати.
Собственно говоря, существование Джильпинга у нготаков отнюдь не было для него неприятным, и если бы не его мечты о будущем величии семьи Джильпингов, он, вероятно, с охотой остался бы здесь до конца своих дней на откорме у нготаков. Но ведь у него на руках было тринадцать боев и мисс, которые еще нуждались в материальной, а главное, в нравственной поддержке своего досточтимого родителя. Вот почему будущий лорд Воанго решил отказаться от сладости нготакской жизни и вернуться в туманный Лондон. Но осуществить это решение было не так-то легко; его неустанно караулили и днем, и ночью. Но эту ночь Джильпинг не спал: он поджидал прихода своих друзей из Франс-Стэшена, заранее высчитав время, нужное им, чтобы прибыть сюда. Чтобы не возбудить внимания нготаков, Оливье и его друзья привязали своих лошадей в ближайшем лесочке, на некотором расстоянии от деревень, Видя, что кругом царит мертвая тишина, у них явилась мысль похитить Джильпинга и тем самым избежать, с одной стороны, переговоров с нготаками, а с другой — вооруженной схватки с ними. Ввиду этого они отправились пешком, под предводительством проводника, который хорошо знал здесь все ходы и выходы.