Том 4. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Ива

Чуть-чуть под ветром качалась ива, Пчела жужжала и налету, Замедлясь, мед свой пила счастливо, Затем что ива была в цвету. Потом Июль был. Горели тучи. Был громоносный над миром час. И ветер пьяно пропел шатучий, Что и плакучей – удел есть пляс. Потом, как клином вверху летели, Серея, гуси и журавли, Я срезал ветку, и звук свирели Пропел, что счастье мы все сожгли. Пожар по лесу разлился жгучий, И строил ветер свой посвист-свист. А ветви ивы чредой плакучей Роняли в воду текучий лист. И дымный, зимний, весь хрусткий воздух Велел на тело надеть тулуп. Для тех, кто сеял, у печки роздых, А кто не сеял – голодный зуб. И вились вьюги, мелись мятели, Весь мир был белый разъятый зев. Оцепенелый, я из свирели, Как нить кудели, крутил напев. А в свежем марте дохнули предки Таким уютным родным теплом. И опушились на вербе ветки, И в прорубь неба собрался гром. Копил он силу и нес апрелю Из молний пояс для новых

дней. Смотрю в окно я. Смотрю. Свирелю. Учись у Солнца смотреть ясней. Как свежи в песне все переливы, «Христос Воскресе!» всем говорю. Пчела целует цветочек ивы, А я целую мою зарю.

Надпись на коре платана

Платан, закатный брат чинара, Что ведал всполох наших дней, Когда была полнее чара И кахетинское пьяней.   Ты в Капбретоне знаменито   Простер шатром свою листву.   Но помню дальняго джигита   И мыслью о моем живу. Мое – кинжал, копье и пушки, Набег, где пленник мой – Шамиль, И на Кавказе – юный Пушкин, Чей каждый возглас – наша быль.   Мое – над Пятигорском тучи   И котловина диких гор,   Певучий Лермонтов над кручей,   Поэта – с Небом разговор. Мое – средь сумрачных ущелий, Гость Солнца в Грузии, я – сам, Моя любовь, Тамар Канчели, Чье имя отдаю векам.   Мое – от моря и до моря   Луга, поля, и лес, и степь,   И в перезвоне, в переборе,   Та молвь, где в каждом звуке лепь. О, Русский колокол и вече, Сквозь бронзу серебра полет. В пустыне я – лишь всклик Предтечи, Но Божий Сын к тебе идет.

Колокольчик

Чашей малою качаясь, говоря с самим собой, Нежно впил глоточек неба колокольчик голубой. Он качнет свой взор налево, сам направо посмотрев, На земле намек на небо, колыбелится напев. А с бубенчиками дружен, серебра зазыв живой, Колокольчик тройки мчится по дороге столбовой. Говорунчик, гормотунчик, под крутой дугою сказ, Двум сердцам, чей путь в бескрайность, напевает: «В добрый час». Что законы? Перезвоны легче пуха ковыля. Что родные? Два живые, двое – небо и земля. И уж как он, колокольчик, сам с побегом столь знаком, Бьется в звонкую преграду говорливым язычком. Коренник – как бык могучий, шея в мыле, пламя взгляд, А встряхнутся пристяжныя, – и бубенчики звенят. И пером павлиньим веет, млеет шапка ямщика. Как бывает, что минута так сладимо глубока? В двух сердцах – один созвучный колокольчик-перебой. Взор «Люблю!» во взор излился. Колокольчик, дальше пой. Шире. Дальше. Глубже. Выше. Пой. Не думай ни о чем. Солнце степь – всю степь – рассекло – как мечом – одним лучом. Скрылись в солнце. И, качаясь, говорит с самим собой – «Жив я, впив глоточек неба!» – колокольчик голубой.

Нежная тайна

Моей солнечной Нинике

Как не любить тебя? В горнице сердца, где все – сребробить, Все – златоткань, мне желанно любимую тайну хранить. Нежная тайна открылась мне в песне, звеневшей – тоской. Берег цветах был, но сердце хотело на берег другой. Нежная тайна, и в зиму, и в стужу, светла и жива. Вдруг засияет в серебряной иве, расцветшей едва. В вербной субботе свечой пред иконой взнесет свой закон, Взоры потупит – и вдруг в колокольный схоронится звон. Ласточкой быстрой, летя, прощебечет о счастьи гнезда; Тучкою к тучке прижмется, примкнется, плывет череда. Тихо скользнет в голубой колокольчик, лазурный качнет, Звонкия пчелы, возьмите веселый – здесь в россыпи – мед. Нежная тайна в березовой роще раскрылась в весне. Тонкое жало в душе задрожало, скользнуло по мне. Тонкий был очерк той девушки ясной, которой я ждал. С птицами были, и хмельно испили хрустальный бокал. Где же ты? Где же? Все реже и реже встаешь ты в судьбе. Все мои мысли и все мое сердце – одной лишь тебе. Что ж все теснее, короче те ночи в жерле черноты, Где златоюной, под пенье, под струны, мне видишься ты? Где же зарницы? Прилив огневицы? Играющий гром? Серп Новолунний на Море дорогу пролил серебром. Так ли дойду я, любя и тоскуя, до милой моей? Где же дорога, ведущая строго к сверканию дней? Дрогнули Спящей Царевны ресницы. О, жажда в крови. Сила родная, от края до края восстань. Позови!

Зарубежным братьям

Россия в Русском сердце – всюду,   Будь мыв раю или в аду.   Прими изгнанье – как беду, Но воле верь своей и чуду. Наш путь – к родному изумруду,   В свой час я в сад родной войду. Пусть боль грозит мне отовсюду, Пусть в грозной пропасти я буду, –   И в ней мне Бог дарит звезду.

С Новым Годом

От сентября до сентября Мой старый год и год мой новый. От своевольнаго царя Иной ваш счет. А я не зря От сентября до сентября Свиваю нить моей основы,   В листе мне золотом конец,   В опавших листьях мне начало.   В багряной осени – венец.   Я отдыхаю, мудрый жнец.   И чу, синица, мой певец,   Хрустальным звоном зазвучала. Бродяга-ветер у ворот, Но крепко заперты амбары. Зерно к зерну – вернейший счет Того, что было, что придет. В знак году новому – не лед, Зерно дает мне год мой старый.   Святыня ржи, овес, ячмень   И россыпь желтая пшеницы –   Мой годовой свершенный день,   Мой старый год – немая сень   Над замиреньем деревень   И улетающия птицы. По льду люблю я быстрый бег, Порошу первую и сани. Но старый год мой, полный нег, Пред тем как выбелить свой снег И долгий мне сковать ночлег, Являет весь размах сверканий.   Последним годовым огнем   Леса он превращает в терем.   Заморским сыплет янтарем   И в землю брошенным зерном,   Его мы озимью зовем   И ей мы в перезимье верим. В знак году новому горя, Он яблок дал мне в кладовую. В них благовонная заря. Ранет. Антоновка. Не зря, Я славлю злато сентября, В багряности благовествую.   Рубин анисовки красив.   Кусни. Тут прямо – губы в губы.   Арабка. Восковой налив.   Фонарик, диво между див.   От яблок я душист и жив.   Я не Адам. Мой рай – сугубый. Огонь и в поле, и в избе, – Поет о сентябре былина. Но есть ущерб в его судьбе, И кем-то молвлено в журьбе: – Одна есть ягода в тебе, И та – лишь горькая рябина.   Кто это молвил, очень прав,   Но речь его скользнула с краю.   Находчив деревенский нрав.   И, для продления забав,   С огнистым горькое смешав,   Рябиновку я наливаю, Итак, вы видите, не зря Здесь ходит стих мой скороходом. Но что ж? Не рознь календаря, А дух един – для нас заря. Тесней. И, жизнь боготворя, Воскликнем дружно: С Новым Годом!

Первый дождь

Первый весенний дождь, Звон-перезвон по листам, Воздух березовых рощ,   Строится новый храм. Если мне майский жук Гудную песню споет, Сладость в том тайных наук,   Песни созвучной взлет. Если, как мельник мукой. – Вдруг я увижу, – пчела Вся увалялась пыльцой,   В сердце растает мгла. Если под крышей моей, В домике тесном, в ночи, Ласточка нянчит детей,   Грусти скажу: «Молчи». И махаон на укроп Сядет, крылами дрожа, Вмиг я постигну, что гроб   Это не смерть, – межа. В куколке ты подожди, Милый, покинувший нас, – Если ты умер, иди   В радостный, в вечный час. Если не умер, молю, Время разлуки продли, – Верь моему кораблю,   Буду не век вдали. Птицы от Юга летят Снова на Север родной, Солнцем наполнен мой взгляд,   Будь для меня Луной.

Солнечныя Зарубки

В день Сретенья зимы с весною   Под снегом вздрогнула земля, И, волю струнному дав строю, Бродил я срывною горою,   Весну грядущую хваля. «Люблю! Как птица я с тобою!»   Я пел второго февраля. А в день за песнею девятый   День Власья праздновали мы. И дух мой, звуками богатый, Смеялся, вольный и крылатый,   При виде странной кутерьмы: – Слуга зимы – мороз рогатый,   Но сшиб наш Власий рог с зимы. А там пойдет на Евдокию,   А там и жаворонки к нам. Я говорю: Не верьте Змию. Верь в Солнечную Литургию,   Весна лучом резнет по льдам, И вешнюю вернет Россию   Неизменяющим сынам. В день Благовещенья нам зори   Протянут свечи с высоты. И на коне, как снег, Егорий, В лугах, в лесах, на склонах взгорий,   Засветит новые цветы. Россия, расцветешь ли вскоре?   Хочу, чтоб вся запела ты.

Ау

От постели к окну, Чтобы слушать весну. Как она за окном Говорит соловьем. «Кто со мной? Кто со мной?» Среброкованный звук. Со стозвучной весной Знаешь смысл потайной Всех тончайших наук. «Кто со мной? Кто со мной?» Ходы светов волной, Ходы рыб в глубине, Клады счастья на дне. Звезд певучий узор. И на всех, кто в бреду, От лазури – убор, От созведий – печать. Вот сейчас я пойду На «Ау!» отвечать. Где мне встать в череду? Где я радость найду? Но кричит коростель: – «Уходи-ка в постель! Разве долю мою И свою ты сравнишь? Я тревожу всю тишь. Я бегу и пою. Ты лежишь и грустишь!»

Заклятый дом

Стропила, кровля, гребень, скат, Чердак, весь дом, в подпольи клад. Из труб к высотам голубым, И днем, и ночью, всходит дым.   В покоях зыбкая игра   И золота и серебра.   Во всем строении размах.   Но в лик его заложен страх. Немыя окна высоки, На них резные петушки. На кровле, утомляя слух, Железный вертится петух.   Чуть ветер к кровле припадет,   Как будто лед разрежет лед.   Чуть ветер сделает загиб,   От петуха железный скрип. Ворота вечно заперты. В саду колючие кусты. Вкруг сада – кольчатый забор, Узлистых змей сплошной узор.   В аллеях – только медный бук,   И каждый сук – как выгиб рук.   Сквозь темень листьев – крови след.   Дерев зеленых в саде нет. В конюшнях кони. Тихо там. Лишь слышно ржанье по ночам. Всю ночь там в конском скоке двор, И топот, бег во весь опор.   Но, чуть придет рассветный час,   Малейший звук затих, погас.   За целый день лишь черный дым   Живет, всходя столбом густым. За целый день, как молвь старух, Железный скрип, скребет петух. А ночью вновь, из края в край, И конский храп, и песий лай.   Кто строил этот странный дом?   И кто живет, безумный, в нем?   В ночи по лестницам шаги,   К врагам спускаются враги. Врага выслеживает враг, Лукав цепляющийся шаг. Крадутся, ждут, идут, следят, И в остром взгляде тонет взгляд.   Придет ли в жуткий дом восход,   Законный Солнца оборот?   Придет ли в царство странных бед   Неукоснительный рассвет? Средь обезумленных палат Заговорит ли тайный клад? Ворота вскроют ли простор? Змеиный рухнет ли забор?   Как вдоль дорог, при свете дня   Прозрачен стук копыт коня.   Как правда жизни хороша,   Когда к душе идет душа. И в медном буке, нет, не кровь, А пурпур может вспыхнуть вновь. И дуб, вещая, в свой черед, Зеленым шумом запоет.