Том 4. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Капля

Я чую жизнь – как золотую россыпь, И осыпь самоцветов мне – мгновенья, Я тихо услаждаюсь тайным звоном, Живу, грущу, люблю и помню Вечность, О целом Солнце говорит мне капля, В ней радуга и синее в ней Море. Всегда гудит и с плеском стонет Море, Поверх валов белеет влаги россыпь, Живет и светит каждая в нем капля, Бежит вкруг всей Земли тропой мгновенья, В нем утром – час мой, темной ночью – Вечность, И обо всем поет разгудным звоном. И свадебным, и похоронным звоном Вхожу в неисчерпаемое Море, Вокруг меня – лазурной рамой – Вечность, В коей судьбе – камней редчайших россыпь, Живя, живу, и музыкой мгновенья В моей крови любая плещет капля. Я помню, как упала с неба капля, Ударясь в крышу дома с легким звоном, Я был дитя, но, власть поняв мгновенья, Постиг, что в Небе мощное есть Море, Что дождь, и гром, и молния есть россыпь, Но в россыпях не истощится Вечность. С тех пор меня не покидает Вечность, За каплей крови в стих нисходит капля, Всех красок мира знал я в мире россыпь, На всех морях мечту баюкал звоном, И никогда мне не изменит Море, Ведя меня в мирах стезей мгновенья. Вы, крылья райской птицы, вы, мгновенья, До смерти пойте мне, как дышет Вечность, Приливом и отливом живо Море, Я капля в нем, но как богата капля, За молнией я падаю со звоном, И вкруг меня цветов несчетна россыпь. Живая россыпь краткаго мгновенья, Певучим звоном нам вещает Вечность, И капля я, но путь всех капель – в Море.

Виолончель и скрипка

Яну Кроллю

Лесная

Медовый цвет. Осенняя дубрава. В последний раз жива собой заря Листвы, в чьем взблеске царственная слава, Багряно-желтый праздник сентября. Медвяный хмель и грусть в медовом хмеле, Воспоминанья – к нити златонить, Тягучий гул и гуд виолончели Не хочет-хочет лето схоронить. И, прежде чем, хрустя, придут морозы, Преображая даль пути в сугроб, Листва – нарциссы желтые и розы, Из золота изваян мигом гроб. Верхом, вдвоем, на двух конях буланых, Мы проезжали пустошью лесной, И сердце было все в расцветах рдяных, Но молча дух мой пел, что ты со мной. В лазури журавли тянулись клином, Безбрежный блеск – в себе был смысл и цель, И с медленностью, свойственной былинам, Лесная пела нам виолончель.

Виолончель и скрипка

Виолончель – влюбленная Славянка, В ней медленно развитие страстей, Она не поцелует спозаранка, Неспешен ход ея к черте огней.   А скрипка – юная Испанка,   А скрипка – молния и пьянка,   И каждый миг – зарница в ней. Виолончель – глубокий путь потока, Пробившаго дремавшую скалу, Вершинный говор-гул ствола к стволу.   А скрипка – птица, одиноко Поющая сквозь месячную мглу, И скрипка ластится, как светы к водоему, Стрелой тончайшею свою пронзает цель.   Но полнопевную истому   Мне только даст виолончель.

Скрипка

Скрипка – всклики, всплески, пламя, Горло птицы, гуд жука, В чаще леса: ночью, в яме, Пересветы светляка.   В мшистой ямине, в ложбине,   Ключ, разбрызгавший свой ток,   С сердцевиной златосиней,   Сказкой дышащий цветок. Полным ходом пляшет танец, Поцелуй к струне в смычке, Сразу вспыхнувший румянец На застенчивой щеке.   Кто-то вспомнил что-то где-то,   Самого себя ища,   В ярком выступе просвета   Бьется лист о лист плюща. Камня луннаго окраска – В глубь себя вошедших – слов, Паутинная завязка Неразвязанных узлов.

Смычок над струной

Казался мне странным смычок над струной, Как будто бы кто-то, склонясь надо мной, Ласкал меня нежно, но лаской бия, Чтоб в страсти душа обнажилась моя, И вскриком душа, не стыдясь, возвещала: – «Люби меня! Мучь меня! Мало мне! Мало!» Казалась мне странной струна под смычком, Себя узнавал в захмелевшем другом, В том пальце, дрожавшем вдоль зыбкой струны, В аккорде, пропевшем глубокие сны: – Захват – для отдачи и в сладостном плаче Свершенье – издревле нам данной задачи.

В Карпатах

  В горах я видел водопад, Там в Татрах, в лоне бурь, в Подгале,   Звучаний бешеных в нем лад, Вверху – гранитныя скрижали.   И кличет там орел к орлу, Над пряжей влаги разъяренной,   Что, кто восходит на скалу, Нисходит в дол – преображенный.   И в рокоте гремучих вод, Где вскип со вскипом в вечной сшибке,   Как будто птица мглы поет, И в тонком вспеве струны скрипки.   И как у скрипки есть аккорд, Когда все струны, все четыре,   Вспояют вспев, что гулок, горд, Ведут полет мечты все шире, –   И вдруг сменяются одним Уклоном вкось, – разрыв в узорах,   Пронзенный вопль, и звук – как дым, Как зов теней, как дальний шорох, –   Так многогулкая вода, Достигши ярости забвенной,   Вдруг станет смутной, как слюда, И сединою брызжет пенной.   Не есть ли в этом полный круг Пробегов ищущаго духа   До семицветных тихих дуг, Где гром слепой не ропщет глухо?   И не о том ли вещий сказ, Что клекотом орлы седые   Роняют, озаряя нас, В горах, где каменныя выи?   И потому в разгуле вод, Где вскип со вскипом в вечной сшибке,   Глубинный голос гор поет, И верный голос мудрой скрипки.

Судьба

Судьба мне даровала в детстве Счастливых ясных десять лет, И долю в солнечном наследстве, Внушив: «Гори!», – и свет пропет. Судьба мне повелела, юным, Влюбляться, мыслить и грустить. «Звени!» шепнула, – и по струнам Мечу я звуковую нить. Судьба, старинной брызнув сагой, Взманила в тающий предел, И птицей, ветром и бродягой, Весь мир земной я облетел. Судьба мне развернула страны, Но в каждой слышал я: «Спеши!» С душою миг познав медвяный, Еще другой ищу души. Судьба мне показала горы И в океанах острова. Но в зорях тают все узоры, И только жажда зорь жива. Судьба дала мне, в бурях страсти, Вскричать, шепнуть, пропеть: «Люблю!» Но я, на зыби сопричастий, Брал ветер кормчим к кораблю. Судьба, сквозь ряд десятилетий, Огонь струит мне златоал. Но я, узнав, как мудры дети, Ребенком быть не перестал. Судьба дает мне ведать пытки, На бездорожьи нищету. Но в песне – золотые слитки, И мой подсолнечник – в цвету.

Жаждою далей

«Жаждою далей и ширей…»

Вас. Ив. Немирович-Данченко. Из письма

Жаждою далей и ширей, Жаждою новых наитий, Нам открываются в мире Светлыя, тонкия нити.   В звонкой Севилье. Я солнцем одет.   Смуглые лики, но яркий в них свет.   В пляске – завязка для нежных побед.   К пляске зовет перехруст кастаньет. В сердце, в просторах багряных, Плещет горячая птица, Кличет о сказочных странах, Чует желанный лица.   Вечно ли зелень родимых долин?   Все ли мне узкий отрезанный клин?   Где-то о звездах поет бедуин.   В мире один – сам себе господин. Стены, подвалы и крыши, Изгородь – мыслям препона, Мы – не запечныя мыши, Нет нам такого закона.   Наша порода – два сильных крыла.   Странствие – юность, а юность светла.   Если же юность за горы ушла,   Радость полета всегда весела. В ветре лететь альбатросом, Рыбою плыть в Океане, Серной бродить по откосам, К срыву, за срывы, за грани.   Солнце горячим проходит путем.   Веруя в Солнце, за Солнцем идем.   Море певучий поит кругоем.   С Морем и с ветром мы волю поем. Гондола, струг и каноа, В чем бы ни плыть, уплывая. Сказку сложить – на Самоа, Песню – на высях Алтая.   Если горенье, – гореть я хочу.   Если боренье, – с мечом я к мечу.   Буря ли кличет, – разметанность мчу.   Гром ли, – откликнусь, – грохочет он, – чу!

Клад

Далеко, за синими горами, За седьмой уступчатой горой, Древний клад зарыт в глубокой яме, Досягни и, взяв свой заступ, рой.   Пред горами мертвыя пустыни.   Помни, в них самум и нет воды,   Средь песков от века и доныне   Черепов скопляются ряды. Многие достигли здесь предела. Это те, что взять хотели клад, Но в пути хотенье охладело, Пожелало путь найти назад.   Захвати на долгая недели   Мех с водой и пей лишь по глоткам, –   Ты песчаной избежишь постели   И дойдешь к взнесенным ввысь горам. Но не все опасности пропеты. Чуть дойдешь до грани синих гор, Ты увидишь белые скелеты Тех, чей был не прям, а косвен взор.   Возжелай заманчиваго клада,   Но не хотью жаждай лишь, – душой.   Низменнаго горному не надо,   Для низин верховный мир – чужой. И не все опасности пропела В звонкости упругая струна. Сможешь ли взойти на гору смело? Пред тобой – отвесная стена.   Посмотри, отмечен красным цветом   Не один, а сто один уступ.   Многое сокрыто под запретом,   В древних башнях верно выбран сруб. По ущельям зоркия есть рыси, Барс пятнистый ходит в тишине. И отрадна ль синь взнесенной выси Для лежащих в пропасти на дне?   От горы к горе мостов не строят,   От вершин лишь зори до вершин   Взор взошедших нежат и покоят,   Ночь придет, и строит ковы джин. Запоет, как песня мест родимых, Прошепнет невестой: «Где же ты?» Явит лик свой в пламенях и в дымах, Чтоб тебя низвергнуть с высоты.   Но, когда молитвенной душою   Ты хранишь святыя письмена, –   Но, когда, все тайны бравший с бою,   Сто ночей прободрствуешь без сна, – Завершишь ты меру испытаний, Закруглишь недостававший счет, И тебя до клада мирозданий Радуга сквозь грозы приведет.   А когда дойдешь к глубокой яме,   Заступ взяв, на высь взгляни – и рой.   К нам придешь – увитый жемчугами,   За седьмою скрытыми горой.

Тишь

Вер'Санне

Выпал, и принят, и полностью выполнен жребий. Тихо в душе. Тишина на земле и на небе.  День отшумел, и умчался табун длинногривых.  Где они, кони? Беззвучье в лугах и на нивах. Было ли много веселия, было ли мало, Песни умолкли. Село над рекой задремало.  Было ли мало томления, было ли много,  Воды реки – позабывшая путь свой дорога, В вышнем сапфире светильники-гроздья повисли. Темныя лодки на водах – забытыя мысли.  Ветер пред ночью растаял в лесу по вершинам.  Тонкою зыбью остался в листочке едином. Только в мгновении, в плеске рассыпчатом, гибко Вынырнет – юрк – унырнет серебристая рыбка.  Только дергач, безистомный в желании жгучем,  Тишь оттеняет, в пробеге, напевом тягучим. Словно умножась, и здесь он, и там, и повсюду, К Ночи кричит: «Не забуду и голосом буду».  Ночь безглагольна. Все глубже, и глуше, и тише.  Млечным Путем заливает сапфир свой все выше. Смотрит ли небо на землю и видит ли глазом, Мысли оттуда проносятся быстрым алмазом.  Если ты мыслью ту мысль, промелькнувшую в небе,  Схватишь секундой, созвездным он будет, твой жребий. Если поспеешь, ты будешь с кольцом обручальным. Если замешкал, беззвездным пройдешь и опальным.