Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
Но Янош был сломлен, его нервы отказались служить, дух изнемогал, в разгоряченном мозгу беспорядочно проносились мысли; остановившимися глазами он равнодушно наблюдал, как отперли двери, как по одному расходились люди — действующие лица этой незабываемой сцены.
— Плохо мы все это устроили, — обратился поп к барону Дёри, когда они вышли в темный коридор. — Следовало бы напоить его, тогда дело шло бы куда легче. Но я сделал все, что мог. У вашего высокоблагородия нет основания жаловаться. Возможно, это будет стоить мне должности, возможно, я угожу в тюрьму, но хоть, по крайней мере, сделали бы все, как надлежит!..
Дёри прищелкнул пальцами.
— Вы уж предоставьте это мне, domine reverende [80] . Это уж моя забота. Такая еще парочка получится, что душа не нарадуется, вот увидите!
— А свидетели надежные?
— Ну еще бы! Два закоренелых злодея, которых я могу в любой момент предать в руки палача.
Минуты, долгие минуты прошли, прежде чем Бутлер очнулся от своей летаргии и пожелал покинуть комнату. Он удивился, найдя двери запертыми, даже те, что вели в коридор. Янош принялся стучать, но никто не приходил, никто не отзывался. Он открыл окно, однако снаружи оно было загорожено тяжелой решеткой. Итак, бежать некуда. После всего происшедшего было поистине непонятно, чего еще они хотят от него. Несомненно, его ждет какая-то новая беда. Неопределенность удручала Яноша больше, чем только что разыгранная комедия свадьбы. Этот брак, конечно, будет расторгнут церковным судом. Совершенно ясно, что он ни на минуту не будет иметь законной силы. Но что еще готовится?
80
Преподобный отец (лат.).
Эта загадка повергала Бутлера в мрачное раздумье, и снова горечь переполнила его сердце. Но разве нет средства облегчить душу? Преклонив колено, он начал молиться, не кротко и благоговейно, как бывало, а жалобно причитая:
— О боже, боже! Чем я так провинился перед тобой, что ты столь немилосерден ко мне? Ведь я почитаю тебя, господи. Я твой, следую твоим заветам, и все же ты так безжалостно караешь меня.
Его сердце болезненно сжалось при мысли об устрашающих словах: «До седьмого колена будете вы расплачиваться за грехи отцов ваших!»
Янош глубоко вздохнул:
«Эх, Бутлер, Бутлер, предок мой, и зачем понадобилось тебе вонзить кинжал в этого достойного Валленштейна! Посмотри, как страдает твой внук… взгляни!»
В эту минуту в окошко кто-то заглянул, только не предок Бутлера, а гайдук Гергей.
— Его высокоблагородие господин барон просит его сиятельство господина графа остаться на ночь в этой комнате. Ужин вам принесут сюда. Здесь же приготовят постель. Утром мы все в вашем распоряжении, а ночью придется вам побыть здесь.
Бутлер саркастически усмехнулся и, поклонившись, ответил:
— Скажи его высокоблагородию господину барону, что я низко кланяюсь ему и останусь здесь, тем более что другого выхода нет. Передайте еще господину барону, что я желаю ему спокойной ночи.
Затем он сел к письменному столу и написал Пирошке длинное письмо, начинавшееся так: «Представь себе только, ненаглядное мое счастье, какое странное событие произошло со мной сегодня. Только не пугайся: слава богу, я жив и здоров и сейчас подробно и по порядку расскажу тебе, как все это случилось».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Йожи Видонка
Пригласив ничего не подозревавшего Бутлера в свою канцелярию, Дёри оставил священника занимать другого студента разговорами. Поп принялся выполнять это поручение, и вскоре два молодых ученых мужа горячо спорили.
Предметом их полемики явилась смелая мода, широко распространенная в то время среди земпленских дворян, да и в других комитатах, и состоявшая в том, что представители дворянских фамилий Северной Венгрии говорили на трех языках: немецком, венгерском и словацком, а на двух последних уж обязательно.
И этих двух языков было достаточно, чтобы дворня не понимала господских разговоров; если дворяне жили в словацкой деревне, разговорным языком у них был венгерский, если деревня была венгерской, господа говорили по-словацки.
— Подобный обычай приведет к тому, что венгерский язык совершенно исчезнет, — возмущался молодой Бернат.
Священник тотчас же выступил на защиту словацкого языка и принялся доказывать per longum et latum [81] , что и Арпады говорили по-словацки. Он добавил, что именно на эту тему он пишет сейчас ученый трактат, который собирается послать в село Банячка на рецензию господину Ференцу Казинци.
81
Весьма пространно (лат.).
Молодой юрист рассердился и резко ответил:
— Что ж, пошлите! Похвалит ли — не знаю, а бумага ему всегда пригодится.
Однако поп не сдавался и стал развивать мысль, что древние венгры, прибыв на новую родину, не привели с собой достаточного количества женщин своего племени и брали в жены белокурых славянок. Отсюда в венгерском языке появились славянские названия предметов домашнего обихода. И вполне вероятно, что дети их говорили на языке своих матерей, а не отцов, которые почти все время проводили в седле, совершая далекие походы под предводительством Лехела и Ботонда.
— Может быть, в отдельных случаях так оно и бывало, но только среди простого люда. Сами же Арпады никогда не забывали своего родного языка.
— Так почему же они дали комитатам словацкие названия — Новиград вместо Нограда, Черноград вместо Чонграда, и даже своей резиденции дали словацкое имя Вышеград?
Бернат раздраженно замахал руками.
— Из этого ничего не следует. Народ издревле так назвал эти города и области, а короли сохранили старые названия, потому что венгры всегда были довольно терпимы. И сказать по правде, господин священник, иноземные попы усиленно обхаживали нашего святого Иштвана * и внушили ему угодные духовенству ложные политические догмы, вроде: «Народ, говорящий на одном языке, слабый народ». Эту формулу наверняка придумал какой-то поп, а король только повторил ее; что же касается потомков, то они свято в нее поверили.
Тут вскипел священник Сучинка:
— По тому времени изречение было мудрым. Может быть, сейчас это изречение и потеряло свое значение, но принадлежало оно самому святому Иштвану. Что же касается меня, то я не сторонник этого изречения, ибо утверждаю лишь то, что и с годами не теряет силы. Первые Арпады, вне всякого сомнения, в течение определенного времени говорили по-словацки. Названия городам мог давать народ, а имена своим детям при крещении все же выбирали лишь сами родители. Князей называли по-словацки — Бела, а ведь Бела не что иное, как словацкий перевод латинского «Альберт»; alba eguale, то есть белый, по-словацки — Бела.