Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак
Шрифт:
Жига еще больше рассвирепел.
— Надо бы запретить вам, попам, переводить бумагу и чернила, иначе вы все исказите! Бедная наша история! Как ее изуродовали еще в самом начале, когда ею занимались вы, попы! Короля Кальмана * за то, что он боролся с суеверием и насаждал просвещение, оклеветали, объявив его горбатым.
— Вы протестант, господин студент? — спросил священник.
— Убежденный.
— Тогда все понятно.
— Разумеется, вам понятно и то, — презрительно заметил Жига, — почему попы сделали Кальмана горбуном?
— Ну, если вы считаете, что это
— Ясно и без доказательств. Будь у него такой физический недостаток, его никогда не избрали бы предводителем крестоносцев. Ведь в те времена только физическая сила и мужественная внешность могли импонировать войскам. Да, много воды утекло с тех пор, и все же Евгения Савойского император долгое время не хотел принять в армию потому, что принц был уродлив. Просто невероятно, что историки лишены элементарной логики и до сих пор принимают всерьез глупые поповские измышления.
— Вы, молодой человек, большой враг духовного сословия!
— Я враг семинарий, потому что они воспитывают вас лицемерами.
— А я враг светских школ, потому что они вас воспитывают грубиянами.
— Это что, намек?
— Как вам будет угодно.
— Я попрошу…
Спорщики, как два петуха, готовы были вцепиться друг в друга. Глаза попа метали молнии, губы дрожали (безусые губы часто многое выдают). Бернат просто кипел от негодования и с трудом сдерживал свой гнев. В этот момент в комнату на цыпочках вошел гайдук Гергей и, наклонившись к священнику, прошептал ему на ухо:
— Уже начинается. Вас ждут.
Гневные искры мгновенно погасли в глазах попа, он побелел как полотно, поднялся и торопливо вышел вслед за слугой.
Жига очень удивился. Начинается? Что может начинаться? Все в этом доме окутано какой-то таинственностью. Всюду тайна! Таинственно шелестит листва деревьев; тайна витает в воздухе, в сизом дымке, поднимающемся из маленькой трубы домика, где живет садовник.
«Эх, глупости! Все это плод воображения, — успокаивал себя Жига. — Интересно все же, где пропадает Янош? Что они с Дёри могут обсуждать так долго? Не пойти ли за Яношем?» — подумал он, но тут же отказался от этого: неудобно врываться и мешать разговору, когда тебя не звали.
Он посидел еще немного на террасе, ожидая, не придет ли кто. Но в доме было тихо и безлюдно. От домика садовника потянуло отвратительным запахом. Что за черт?
Жига подошел к домику и увидел расставленные на подоконнике длинные стеклянные трубочки. «Ага, вот в чем дело, — топят сало для свечей».
Стеклянные трубки с узким отверстием с одного конца, через которое пропускается фитиль, заполняют растопленным салом. Сало застывает, и свеча готова. Словом, все это было довольно примитивно. Но наши предки, впервые увидев такое изобретение и узнав, что оно принадлежит некоему поляку Каминскому, восхищенно говорили: «Вот это голова!»
Трубочки выносила из дома маленькая дочка садовника и так как все не умещались на подоконнике, девочка клала их прямо на землю у стены.
В стороне сидела белая мохнатая собака и с философическим спокойствием взирала то на стеклянные трубки,
Смотрела, смотрела собака и никак не могла понять, каким это образом сало, поглощаемое человеком, вновь появлялось в стеклянных трубочках (желтоватая жидкость в трубочках, остывая, на глазах становилась белой и приобретала аппетитный вид сала). Это чудесное превращение казалось собаке непостижимым. Охваченная недоумением, она поводила мордой из стороны в сторону, напоминая суетливого дирижера. Собака была настолько погружена в созерцание этих странных вещей, что даже надоедливые зеленые мухи, жужжавшие вокруг, не могли отвлечь ее от этого занятия.
Бернат оценил всю комичность этой сцены, усмехнулся и подумал про себя: «Вот и пес чует какую-то тайну. На самом же деле перед ним происходят самые обыденные вещи в мире, только он не в состоянии их понять. Вот и я не могу уразуметь: что творится в этом доме?»
— Ба! Да это вы, барич Жига! Вот так встреча! Услышав знакомый голос, Жига обернулся. Человек, окликнувший его, отложил в сторону нож и сало.
— Каким ветром вас сюда занесло? — воскликнул он. Тут Бернат узнал сына их поварихи, Йожефа Видонку.
— Что за наваждение! Ты ли это, Йожка, «мастер на все руки»? Вернее, что ты тут делаешь? Ведь, насколько мне известно, ты работал у столяра в Уйхее?
— Я и столяр, и все что угодно, а здесь большой господин — сыр ем, салом закусываю! Ну, как поживает, что поделывает моя дорогая матушка?
— Жива, здорова, обеды нам на славу готовила. Если б знала, что мы с тобой повстречаемся, прислала бы тебе гостинцев.
— Да на что мне! Я тут ем жаркое, вином запиваю, сколько душе угодно, да еще каким! Токайским, барич!.. Живется мне здесь, как у Христа за пазухой!
— Уж не садовником ли ты заделался?
— Ну да, — обиделся Йожка и снова растянулся на шубе, подперев руками всклокоченную голову.
— Нет, без шуток, чем ты занимаешься?
— Жду.
— И больше ничего не делаешь?
— Ничегошеньки-ничего, только жду. Но и это нелегкое дело. — Он зевнул и снова принялся за сало.
— И чего же ты ждешь?
Молодой Видонка загадочно подмигнул:
— Вечера.
— Вечера? Зачем он тебе?
— Э, вот об этом-то как раз и нельзя говорить, — хитро ухмыльнулся Видонка. — Не правда ли?
Вопрос был обращен к зеленому кувшину, который стоял у парня в ногах, до половины скрытый кустом крыжовника. Видонка потянулся к нему и, сделав несколько глотков, удовлетворенно причмокнул губами и отставил кувшин в сторону.
— И не сосчитать, сколько лет этому винцу!
— Вижу, Йожи, дела твои хороши. Так я и расскажу твоей матушке. А давно ты здесь?
— Вот уже десять дней.
— И все ждешь?
— Ну, что вы! Я тут соорудил такую машину, что, если б мой хозяин, Мартон Одреевич, увидел ее, без разговору выдал бы за меня свою младшую дочь, вернее, не младшую, та немножко косит, а Катушку, что постарше. Прекрасная, барич, девушка! Настоящая лилия! Садовник не вырастит такой!