Том 5. Дживс и Вустер
Шрифт:
— Мне так и показалось.
— Заметно по лицу, да? Ну, конечно. Скажи, это не ты донес ей про «шутейные товары»?
— Да что ты! Конечно, нет.
— От кого-то она узнала.
— Наверное, от дяди Перси.
— Правильно. Она же должна была у него справиться, как у нас прошел обед. Да, ясно, это он послужил ей источником информации.
— Так, значит, она затронула «шутейные товары»?
— О да. Затронула. Ее речи касались отчасти их, а отчасти событий сегодняшней ночи. По обоим вопросам она не стеснялась в выражениях. Это точно, что
— Боюсь, что точно.
— Что ж, ладно, — проговорил Боко и на некоторое время погрузился в задумчивость, а очнувшись, задал мне вопрос, как я думаю, откуда девушки нахватываются таких выражений?
— Каких выражений?
— Я бы не рискнул их повторить при джентльменах. Должно быть, обучаются в школе.
— Она что, задала тебе жару?
— Щедрой рукой. Странное это было ощущение, скажу я тебе, когда она меня пропесочивала. Стоишь и плохо соображаешь, а вокруг вьется что-то маленькое и визгливое и кипит злобой. Словно бы на тебя нападает такая собачка, пекинес.
— Не знаю, на меня пекинесы не нападали.
— Можешь спросить у тех, на кого нападали. Тебе подтвердят. Вот-вот вцепится зубами в лодыжку.
— И чем дело кончилось?
— Я остался жив во всяком случае. Но что — жизнь?
— Жизнь — неплохая вещь.
— Никудышная, если ты потерял любимую девушку.
— А ты что, потерял любимую девушку?
— По-видимому. Сам не разберу. Зависит от того, как толковать такие слова: «Ни видеть, ни слышать тебя больше не желаю ни на том, ни на этом свете, тупица ты несчастный».
— Она так сказала?
— Среди прочего.
Я понял, что пришло время утешать и ободрять.
— Я бы не стал из-за этого беспокоиться, Боко. Он удивился.
— Не стал бы?
— Нет, не стал бы. Она говорила это не всерьез.
— Не всерьез?
— Ну конечно.
— Просто так, болтала что придется? Вроде поддерживала светскую беседу?
— Я тебе сейчас объясню, Боко. Я довольно хорошо изучил слабый пол. Наблюдал их в разных настроениях ума. И пришел к выводу, что, когда они вот так кипятятся, их словам не надо придавать значения.
— И ты советуешь не обращать внимания?
— Ни малейшего. Выкинь из головы.
Боко снова помолчал. Потом заговорил, и в его голосе звучала нота ожившей надежды:
— Надо вот еще что иметь в виду: прежде-то она меня любила. Еще вечером любила. Всей душой. Ее собственные слова. Это следует помнить.
— И сейчас любит.
— Ты всерьез так думаешь?
— Вполне.
— Хотя и назвала меня несчастным тупицей?
— Конечно. Ты и есть несчастный тупица.
— Верно.
— Нельзя понимать в прямом смысле слова, которыми девушка бранит тебя в сердцах за то, что свалял непроходимого дурака. Это как у Шекспира, звучит здорово, но ничего не значит.
— Значит, твое мнение, что старая привязанность осталась?
— Определенно. Да Господи, дружище, если она могла тебя любить несмотря на серые фланелевые брюки с заплатой, простым идиотизмом такое чувство задушить нельзя. Любовь
— Кто тебе сказал?
— Дживс.
— Уж Дживс-то должен знать, верно?
— А как же. На Дживса можно положиться.
— Ну, конечно, можно. Ты меня здорово утешил, Берти.
— Стараюсь, Боко.
— Ты вернул мне надежду. И поднял меня из глубин отчаяния.
Он заметно приободрился. Не то чтобы уж прямо расправил плечи и выпятил подбородок, но духом явно воспрял. Еще миг, казалось мне, и к нему вернется былая беспечность. Но тут ночную тьму прорезал женский голос, называющий его имя.
— Боко!
Он затрепетал, как осинка.
— Да, дорогая!
— Иди сюда. Ты мне нужен.
— Иду, дорогая! О, Господи, — прошептал он чуть слышно. — Опять?
Боко побрел прочь, а я остался размышлять над ходом событий.
Сразу скажу, что он внушал мне оптимизм. Конечно, Боко, который находился на арене рядом с юной Нобби в тот миг, когда она взорвалась на все четыре стороны света, воспринимал случившееся как полный конец света и приход Судного дня. Но с точки зрения сдержанного и хладнокровного стороннего наблюдателя, каким являлся я, дело это было самое обычное, заслуживающее лишь того, чтобы, пожав плечами, преспокойно предать его забвению.
Шелковые узы любви не рвутся от того, что женская половина вдруг разозлится на идиотизм мужской половины и в пламенных речах доведет свою оценку до его сведения. Как бы преданно ни любила девушка избранника своего сердца, рано или поздно наступает миг, когда ей нестерпимо захочется размахнуться и влепить ему затрещину. Если всех влюбленных, с которыми мне случалось в жизни встречаться, выстроить впритык друг за дружкой, я думаю, шеренга протянется на пол-Пиккадилли. Но я не могу припомнить никого из них, кто бы не прошел через то же, что выпало сегодня ночью на долю Боко.
И я уже чувствовал приближение следующего этапа, когда нежная возлюбленная просит прощения, плача на груди у любимого. Что и подтвердил вид Боко, несколько минут спустя снова возникшего вблизи меня. Даже при слабом ночном свете можно было разглядеть, что настроение у него сейчас — на миллион долларов. Он ступал, как по облаку, и душа его расправилась, словно губка, смоченная водой.
— Берти.
— Ау.
— Ты еще здесь?
— Я на месте.
— Берти, все в порядке.
— Она тебя по-прежнему любит?
— Да.
— Ну и хорошо.
— Она плакала у меня на груди.
— Прекрасно.
— И просила прощения за то, что так разозлилась. Я сказал: «Ну-ну, будет тебе». И все опять стало замечательно.
— Отлично.
— Меня охватил такой восторг!
— Еще бы.
— Она взяла назад слова «несчастный тупица».
— Хорошо.
— Сказала, что я — дерево, на котором зреет плод ее жизни.
— Прекрасно.
— Она ошибалась, когда говорила, что не хочет меня больше ни видеть, ни слышать ни на этом свете, ни на том. Она хочет меня видеть. Как можно чаще.