Том 5. Рассказы 1860 ? 1880 гг.
Шрифт:
— Иди покачай Казя и спой ему, как ты умеешь…
Она сказала это ласковым тоном, гораздо более ласковым, нежели тот, каким она обычно обращалась к своим детям.
Хеля послушно, ни слова не говоря, легким, грациозным шагом, совершенно непохожим на стремительную и тяжелую походку детей каменщика, проскользнула в полутемную комнатку, и вскоре мерному скрипу люльки стал вторить тихий, но чистый, трогательный детский голос.
Иных песенок, кроме французских, она не знала, но их помнила великое множество. Эти песенки всегда приводили в восторг всех членов семьи каменщика, может быть, потому, что были им непонятны. И на этот раз дети притихли; Ян, облокотившийся обеими руками на стол, и жена его, мывшая у печки посуду, тоже
Янова подошла к столу, Ян поднял голову. Взглянув друг на друга, они покачали головами и улыбнулись чуть-чуть насмешливо, чуть-чуть печально.
Потом Ян достал из-за пазухи распечатанное письмо и бросил его на стол.
— Я сегодня встретил в городе управляющего Кшицкой. Он шел к нам, но, увидев меня, подозвал и дал вот это…
Янова огрубевшими пальцами почтительно извлекла из конверта двадцатипятирублевую бумажку, составлявшую половину суммы, которую пани Эвелина обещала выплачивать ежегодно до совершеннолетия Хельки на ее содержание и образование.
— Ну, — проговорила Янова, — прислала все-таки… слава богу!.. А я-то думала, что…
Она не договорила, заметив, что рядом с ней у стола стоит Хеля. Из темной комнатки девочка видела, как Ян подал жене письмо, и услыхала имя своей бывшей опекунши. И мгновенно к ней вернулась ее прежняя живость. Она спрыгнула с кровати Яновой, возле которой стояла колыбелька, и подбежала к столу с раскрасневшимся лицом, сверкающими глазами, улыбаясь и дрожа, но не от холода, а от сильного волнения. Она протянула руки к конверту.
— От моей пани, — вскричала она, — это от пани… пишет ли она… пиш…
У бедняжки перехватило дыхание.
— Пишет ли пани что-нибудь обо мне?
Ян с женой снова переглянулись, покачали головами и улыбнулись:
— Ах ты глупенькая! Стала бы пани писать нам о тебе. Прислала вот деньги на твое содержание. Скажи спасибо и за это.
Хеля опять побледнела, помрачнела и, зябко кутаясь в шубку, отошла к печке. Вицек схватил конверт и стал читать Марыльке написанный на нем адрес. Каська дремала на лавке, положив голову на колени отца. Ян, взяв из жениных рук кредитку, нерешительно спросил:
— Может быть… спрятать это для нее на будущее… Мы прокормим девочку и на те двадцать пять рублей, а эти… отложим…
— Отложим, — согласилась Янова, задумчиво подперев рукой подбородок. — Только видишь ли, Янек, теперь бы ее приодеть надо…
— Как это приодеть? Ведь ей разрешили взять с собой все наряды…
— Ах! Наряды! Они хороши были во дворце, но здесь… Все такое тоненькое, легкое, непрочное… Разве я умею стирать такие вещи, как полагается… Одна зима прошла, а от всех ее платьицев в сундучке только лохмотья остались.
— Ну, приодеть так приодеть. Только ты, жена, смотри, ничего лишнего для нее не делай… Пусть ходит, как наши дети… а если какие-нибудь гроши останутся, спрячь их для нее на будущее…
— Да разве можно ее приравнять к нашим детям! Она ведь такая нежная, босой ногой ступит на пол — уже кашляет, три дня рубашку поносит — плачет. Спрашиваю ее: «Чего плачешь?» — «Рубашка грязная», — говорит… И все-то она моется, причесывается да жмется по углам… точно котенок.
— Ничего, — заключил Ян, барабаня пальцами по столу, — привыкнет…
Пока каменщик и его жена совещались, как им быть с Хелей, она стояла у печи и ввалившимися, потухшими глазами смотрела на догорающее пламя. Очевидно, она глубоко задумалась о чем-то. Минуту спустя, словно приняв какое-то решение, она тихонько открыла наружную дверь и выскользнула из дома…
На улице было светлее, чем в комнате, но уже
— Эльфик, дорогой! Эльфик! Песик мой милый, золотой, драгоценный!
Она прижимала к себе собаку, целовала ее.
— Эльфик! А где пани? Где пани? Нет нашей пани! Нет! Нет!
Девочка с собакой на руках подошла к одному из окон, выходившему на веранду. Уселась на скамейке, но тут же снова вскочила.
— Заглянем в окно, Эльфик, посмотрим, что там творится, в комнатах… Может быть, там пани… Может быть, она позовет нас…
Она встала коленями на скамейку. Вода, скопившаяся там в углублении, брызнула во все стороны. Но девочка не обратила на это внимания.
— Погляди, Эльфик! Погляди!
Она подняла собачку и прижала ее косматую мордочку к стеклу, рядом со своим лицом.
— Видишь, Эльфик… Здесь все попрежнему, как и было… пунцовые занавески, такие красивые… А вон там большое зеркало, перед которым пани иногда меня одевала… а там… в открытые двери видна столовая.
Она замолчала, с жадностью глядя внутрь дома.
— Видишь, Эльфик, вон ту большую качалку… как в ней удобно сидеть… Бывало, я сяду в нее и качаюсь… качаюсь… целехонький час… и моя кукла, самая большая, тоже качалась вместе со мной…
Эльфа утомила неудобная поза, он выскользнул из ее рук и прыгнул на скамейку. Вскоре рядом с ним села и девочка…
— Ой, Эльфик! Эльфик! И ты и я… когда-то мы там были.
Она сидела в воде. Одежда на ней вымокла, она чувствовала, как по плечам ее стекают холодные струйки. Ноги в рваных парижских башмаках коченели. Но она продолжала сидеть, прижимая к груди исхудалого, промокшего Эльфа, а тот время от времени лизал ей руки.
— Видишь, Эльфик, там, где теперь столько грязи, летом газон, и мы с моей пани сидели на нем много-много раз и составляли букеты. А помнишь, Эльфик, Италию? Это я тогда упросила пани, чтобы и ты с нами поехал. Как там красиво, правда? Тепло, всегда все в зелени… и солнце светит… светит… а море такое синее… и над морем летают большие белые птицы… А помнишь, как панна Черницкая боялась плыть по морю?.. Где теперь панна Черницкая? Поехала с пани. А мы с тобой, Эльфик, уже не поедем с пани никуда… никуда… никуда…