Том 6. Драматические произведения 1840-1859
Шрифт:
(Ласкается к Видовскому.)
Видовский. Ну хорошо, я на тебя надеюсь… Теперь, друзья, идите в залу, танцуйте, веселитесь хорошенько.
Феденька. Пойдем, Володя.
Володя. Пойдем, милый Феденька; и прошу сдержать слово, больше не ссориться.
Уходят.
Видовский и Дальвиль.
Видовский. Я горю нетерпением увидеть отца Володи и рассказать ему эту забавную историю.
Дальвиль. Но прежде заставьте Феденьку танцевать с Сонюшкой.
Видовский. Да, непременно! Пойдемте.
Утро в редакции *
Кабинет, опрятно и довольно роскошно убранный; по стенам развешано множество портретов писателей и артистов: на книжных шкафах бюсты Вольтера, Руссо, Пушкина, Крылова, Шиллера и Гете. У стены письменный стол, уставленный разными красивыми безделками, в систематическом порядке, и покрытый бумагами и книгами. Семячко, журналист, сидит у стола.
Семячко. Пропасть дела. Мало того что пиши, да пиши еще наскоро, на заказ, пиши под мерку наборщика: именно столько, сколько надо в нумер. А тут, глядишь, придется что-нибудь выбросить, и опять добавляй; и всё в меру и в строку. Чуть свет бесчеловечные наборщики пришлют тебе несколько форм корректуры… сиди, читай да думай о том, что написать к завтрашнему нумеру. А тут принесут газеты; смотришь, какой-нибудь благоприятель уж и позаботится поздравить тебя с добрым утром. Сердиться на него не стоит, а всё досадно. Чуть успокоишься, сядешь за перо, — звонят в колокольчик… И ворвется какой-нибудь посетитель; друг он, не друг, а так, посетитель. Потом другой, третий… толкуй с ними… Очень приятно!..
Чуть проснешься, нет отбоя От задорливых писак, Не дают тебе покоя, Жгут сигары и табак, Предлагают вам услуги, Повестцувам принесут И, как будто на досуге, С жаром вам ее прочтут. Тот пучок стихотворений Вам изволит предлагать; Сам не знает ударений, А ударился писать. Тот свою дрянную сказку Подает в десятый раз: «Я поправил тут завязку, Стал короче мой рассказ». Тот с безграмотной статьею Силой ломится к вам в дверь: «Извините — беспокою, Но последний раз теперь». Тот придет с пиесой дикой: «Прочитать я вас прошу, Человек-де вы великой, Вашим мненьем дорожу», И начнется искушенье… И пойдет тут кутерьма. Просто сущее мученье, Ходишь точно без ума. Тут клянешь литературу, Проклинаешь сам себя; В лапах держишь корректуру, А держатьее нельзя. А тут, смотришь, — вдруг газеты Новый нумер принесут, В нем тебя сживают с света, По карману больно бьют… А тут, смотришь, — гневный фактор Впопыхах к тебе бежит: «Господин, дескать, редактор, Типография стоит!» Как-нибудь гостей проводишь, Над статьей начнешь корпеть, Что попало производишь, Только б к сроку подоспеть! Вдруг… о, страх! толпою гости, Как враги, нахлынут вновь; От досады ноют кости, Приливает к сердцу кровь. День проходит, день потерян… Заглянуть беда вперед, На другой день — будь уверен — То же самое пойдет!Что делать?.. Отказать совестно… назовут гордецом. Им очень хорошо известно, что журналист всегда дома… Притом думаешь, что и за делом; а на поверку выходит, что просто им дома соскучилось… Да и говорить с ними не о чем.
Как скучны эти господа! Жить не дают совсем в покое. Придут и сядут без стыда, Болтают битый час пустое, А ты тут думай: вот беда! Я не один и нас не двое.Хоть бы сегодня меня не потревожили… У меня так много дела. Надо прочитать вот эту корректуру да написать статью в фельетон, а то завтра нумер не выдет; а это беда, решительная беда… На исправный выход газет и книжек у нас очень, очень много смотрят. Давай хоть вздор, перепечатанный из старых книг, — всё хорошо; дай превосходнейшие вещи днем позже — скажут: дрянь. (Садится и читает корректуру. Входит человек и подает газету. Семячко берет и читает.)Так и есть… Опять ругательство. Задарин каждый день меня угощает, видно, я ему солоно пришелся. (Читает и вскакивает.)Нет, это уже ни на что не похоже. Он просто лично меня оскорбляет… (Успокаивается.)Впрочем, за что сердиться? От лжи, клеветы и низких намеков мое доброе имя не пострадает. Пойду вперед добросовестно — публика рассудит, какое мнение выше: продажноеили неподкупное.
Слышен звонок.
Ну, кто-то идет…
Входит Оболтусов, с рукописью под мышкой.
Оболтусов. Мое почтение.
Семячко. Здравствуйте. (Ну, теперь от него не отвяжешься!)
Оболтусов. У меня есть до вас просьба, которая, без сомнения, будет вам очень, очень приятна. Вам известно, что, несмотря на цветущую мою молодость, я изучил уже Гомера, Софокла, Еврипида, всех древних и новых, могу читать на греческом, латинском, арабском и санскритском так же свободно, как и на русском. Я занимаюсь изучением российских древностей и разбором финских рунов, пишу стихи большею частию в греческом вкусе и китайском духе; наконец, что вы скажете, если я объявлю вам, что я иногда, уделяя время легкой словесности, писал повести. Долго мне не хотелось печатать их… знаете, после исторических исследований, возни с древними как-то казалось неловко… Однако теперь я решился… Не просто решился, а, изволите видеть… написал два билетика, — на одном: «печатать»,на другом: «не печатать»,положил в папенькину барашковую шапку… она такая глубокая… да и дал вынуть кузине… прекрасная девушка — лет в шестнадцать. Гляжу — вынулось: «печатать».Вот я принес мою повесть к вам: напечатать. Меня умоляли об ней другие журналы, но я уж решил, что вам.
Семячко. Благодарю. Оставьте ее, я просмотрю, и если…
Оболтусов. Угодно, я расскажу вам сюжет? Дело состоит в том…
Семячко. Нет, уж позвольте… Я сам прочту…
Оболтусов. Вот вам еще стихотворение «Комар» — в китайском вкусе. Дело состоит в том, что комар сел на руку одной молодой девушки и до того напился ее кровью, что не мог лететь. Девушка видела его во власти своей, но… такова сила добродетели… не послушалась чувства мщения: спокойно дождалась, когда комар собрался с силами, и когда он улетал, то сопровождала его благословениями, желанием «здравия» и всякого благоденствия. Умилительно-нравственная сцена, совершенно в роде Катсаили Бильдердейка.Я тоже хочу приготовить томов сорок в этом роде. А вот вам еще статья о чухломских древностях…
Семячко. Подобная статья о древностях Чухломы была уже вами напечатана в другом журнале: она исполнена ошибок и противоречий.
Оболтусов. Помилуйте, стоит ли на это обращать внимание…
Семячко. Однако вы даже перепутали названия замечательных зданий, доселе существующих, и многие из них на другие места переставили.
Оболтусов. Что ж тут важного?.. Кто там живет, тот тотчас и видит, в чем ошибка, а я делаю исследования исторические. Вот еще не угодно ли отрывок из моей поэмы? Дело состоит в том, что театр освещен и… да, я забыл самое главное: я перевожу плоды величайшего гения древности… Потрудитесь объявить в вашей газете, что один известный литератор, или известный писатель и ученый, принял на себя труд, ну и т. д… понимаете?..
Семячко. Очень понимаю, чего вы хотите.
Оболтусов. Итак, я надеюсь, что вы исполните мою просьбу. А за повесть мне, я думаю, и деньги получить можно.
Семячко. У нас деньги обыкновенно платятся, когда статья напечатается, и притом только известным литераторам, заслужившим имя в публике.
Оболтусов. Да вот как вы напечатаете мою повесть, так я и буду известный литератор, а деньги до того времени подожду.
Семячко. (Долгонько ждать придется.)
Оболтусов. Итак, до свидания. (Уходит.)
Семячко. Молодец… в 16 лет всю мудрость поглотил. Чему же мы до сей поры учимся?.. Он на восточных языках читать не умеет, а переводит «Саконталу», не знает истории, а пишет историческую критику… и какой китаец!.. Ах! боже мой! уж половина двенадцатого. Что будет, если я не успею… (Читает корректуру.)Славная статья… только половину надо выкинуть.