Том 6. Письма
Шрифт:
Ну, а что с Клюевым?
Он с год тому назад прислал мне весьма хитрое письмо, думая, что мне, как и было, 18 лет, я на него ему не ответил, * и с тех пор о нем ничего не слышу. Стихи его за это время * на меня впечатление производили довольно неприятное. Уж очень он, Разумник Васильевич, слаб в форме и как-то расти не хочет. А то, что ему кажется формой, ни больше ни меньше как манера, и порой довольно утомительная.
Но все же я хотел бы увидеть его. Мне глубоко интересно, какой ощупью вот теперь он пойдет?
Всего
Привет Варваре Николаевне, Вашим детям * и Ремизовым.
Жму Вашу руку.
С. Есенин.
Если урвете минутку, то черкните, * а я Вам постараюсь выслать «Сорокоуст» и «Исповедь хулигана». *
На конверте: Детское село
Колпинская 20
Разумнику Васильевичу
Иванову С. А. Есенин
Ивневу Р., 1920-1925
Р. ИВНЕВУ *
Конец 1920 г. — 1925 г. Москва
Милый Рюрик. Сидит у меня тут один хер- увимчик совершенно в твоем вкусе. * Приезжай побалакать.
Твой С. Есенин.
Балухатому С. Д., 22 января 1921
С. Д. БАЛУХАТОМУ *
22 января 1921 г. Москва
Уважаемый Сергей Дмитриевич! В ответ на Ваше письмо * спешу сообщить Вам, что мы готовы издать все Ваши работы, * касающиеся образной поэтики.
Условия оплаты и срок издания мы сообщим Вам, как только Вы пришлете матерьал, но приблизительно оплата в нашем Изд<ательст>ве равняется в три раза увеличенной советск<ой> ставке. Причем половина выплачивается, как только книга сдается в набор, а остальное после выхода.
С приветом к Вам Сергей Есенин.
Б<ольшая> Никитская, 15, Магаз<ин> худ<ожников> слова. *
Головачеву С. Д., март 1921
С. Д. ГОЛОВАЧЕВУ *
Март 1921 г. Москва
Милый Сережа! Я совсем расхворался и потому в магазине * быть не могу.
Мне очень и очень нужны деньги, будьте добры подательнице сей записки * дать 150 000 р. (сто пятьдесят тыс. р.).
Привет Дав<иду> Сам<ойловичу>.
Ваш С. Есенин.
1921, март.
Сахарову А. М., апрель 1921
А. М. САХАРОВУ *
Апрель 1921 г. Москва
Милый Сакша! Привет тебе и целование. Друг мой любезный, сделай все, что возможно, с моей книгой, только по другому плану. Издай только стихи, а поэмы выкинь. Потому
На обороте: Александру Михайловичу
Сахарову
Астория
Мариенгофу А. Б., апрель-май 1921
А. Б. МАРИЕНГОФУ *
Конец апреля — начало мая 1921 г. Самара
Милый Толя! Привет тебе и целование. Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на проклятую Самару и не пойму никак, действительно ли я ощущаю все это или читаю «Мертвые души» с «Ревизором». Гришка пьян и уверяет своего знакомого, что он написал «Юрия Милославского», что все политические тузы — его приятели, что у него всё курьеры, курьеры и курьеры. * Лёва * сидит хмурый и спрашивает меня чуть ли не по пяти раз в день о том, съел ли бы я сейчас тарелку борща малороссийского? Мне вспоминается сейчас твоя кислая морда, когда ты говорил о селедках. Если хочешь представить меня, то съешь кусочек и посмотри на себя в зеркало.
Еду я, конечно, ничего, не без настроения все-таки, даже рад, что плюнул на эту проклятую Москву. Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие * меня таки сильно ошеломило. Больше, конечно, так пить я уже не буду, а сегодня, например, даже совсем отказался, чтоб посмотреть на пьяного Гришку. Боже мой, какая это гадость, а я, вероятно, еще хуже бывал.
Климат здесь почему-то в этот год холоднее, чем у нас. Кой-где даже есть еще снег! — Так что голым я пока не хожу и сплю, покрываясь шубой. Провизии здесь, конечно, до того много, что я невольно спрашиваю в свою очередь Лёву:
— А ты, Лёва, ел бы сейчас колбасу?
Вот так сутки, другие, третьи, четвертые, пятые, шестые едем, едем, а оглянешься в окно, как заколдованное место — проклятая Самара.
Вагон, конечно, хороший, но все-таки жаль, что это не ровное и стоячее место. Бурливой голове трудно думается в такой тряске. За поездом у нас опять бежала лошадь (не жеребенок), но я теперь говорю: «Природа, ты подражаешь Есенину». *
Итак, мой друг, часто вспоминаем тебя, нашу милую Эмилию * и опять, ОПмТЬ, * возвращаемся к тому же:
— Как ты думаешь, Сережа, а что теперь кушает наш Ваня? *
В общем, поездка очень славная! Я и всегда говорил себе, что проехаться не мешает, особенно в такое время, когда масло в Москве 16–17, а здесь 25–30.
Это, во-первых, экономно, а во-вторых, но во-вторых, Ваня (слышу, Лёва за стеной посылает Гришку к священной матери), это на второе у нас полагается.
Итак, ты видишь, все это довольно весело и занимательно, так что мне без труда приходится ставить точку, чтоб поскорей отделаться от письма. О, я недаром говорил себе, что с Гришкой ездить очень весело.