Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи
Шрифт:
Таежников. Егор!
Монастырский. Что, милый, ну?
Таежников. Нет, ничего, я спокоен. Егор, скажи мне: что случилось? Нет — что случилось? Кто я — убийца? Или кто? Егор, — или кто?
Прелестнов (тихо).Миша, Михаил Федорович, она тебя зовет. Пойди. (Уступает место.)
Таежников (поспешно).Иду.
Монастырский. Постой, капитан: возьми
Прелестнов. Понимаю. (Что-то тихо говорит Сене и уводит его).
Монастырский ушел в маленькую комнату и, зажав голову руками, садится на пустую кровать Таежникова. Таежников молча, в покорном ожидании, сдерживая судороги лица, стоит у изголовья Тани.
Молчание.
Таня (слабо).Михаил Федорович…
Таежников. Я здесь, Таня.
Таня. Сядьте.
Таежников послушно берет стул и садится.
Молчание.
Не надо доктора.
Таежников. Хорошо. Таня. Это нечаянно…
Таежников (не понимая).Что нечаянно, Таня?
Таня. Что лошади… Я шла… просто… а тут лошади… воды дайте.
Таежников подает воды, руки его дрожат.
Руки дрожат… не надо. Я клянусь.
Таежников. Что, Танечка, я не понимаю?
Таня. Что нечаянно. — Михаил Федорович.
Таежников. Что?
Таня. Я умру. Бог простит меня?
Таежников. Простит, Таня. Бог простит тебя.
Таня. Правда?
Таежников. Я верю, Таня! Бог простит тебя, Таня!.. Ты говорила, что умрешь, когда я умру. Зачем же ты раньше? Или я умер? Милая ты моя, милая ты моя!..
Таня. Не надо.
Молчание.
Нагнитесь. — Раиса очень хорошая, Михаил Федорович.
Таежников. Что?
Молчание.
Таня!
Молчание. Видна усиливающаяся бледность Таежникова, его перехваченное, ускоряющееся дыхание.
(Встает и, продолжая смотреть на неподвижную Таню, зовет.)Егор!..
Монастырский (вскакивая).Что? (Подходит к постели.)
Оба некоторое время молча и внимательно смотрят на неподвижное белое пятно и отходят.
Монастырский. Надо капитану… (Окликает в дверь.)Капитан, Гавриил!
Прелестнов (выходит).Что?.. Ага! Так.
Молчание. Трое мужчин стоят в нерешительных и странных позах.
(Вздохнув, громко.)Ну, — царствие небесное, вечный покой. Отмучилась. Что ж, господа… надо лицо прикрыть. — Так, теперь хорошо. — Да-с. Да и что за жизнь, господа, если вникнуть? Миша, Михаил Федорович, уходил бы ты, брат, что тут тебе делать… взял бы ты его, Монастырский.
Таежников (твердо).Нет, я ничего. За Елизаветой Семеновной послали?
Монастырский. Послали… где-то они в пятой роте. Да!..
Прелестнов. Родители, это… Ну, да и то, господа: на все воля Божия!
Таежников. А Паулина?
Прелестнов. Что ж Полина? Поплачет, вот и все — на все воля Божия. Надо покоряться, господа… конечно, жалко и все такое, но… Я, знаете, сразу увидел, что не жилица; я их, безнадежных, много повидал в свое время. Как появятся на лице этакие тени…
Монастырский. Пойди к Сене, Гавриил, мальчик один там.
Прелестнов. Я ему книжку дал. Сейчас пойду… вы, того, молодые люди, не беспокойтесь. Придут родители, обрядим, я и псалтирь почитаю. Оно, знаете, и для них, когда человек в мундире, да… Ну, ну. Миша, приободрись, все там будем, брат. Ей-Богу! (Выходит.)
Таежников и Монастырский уходят в маленькую комнату. В большой — тишина, тени на стенах и потолке от низко горящей лампы, смутное и неподвижное пятно постели.
Монастырский. Что ж, идти, Михаил, или?.. Тогда я лампочку зажгу.
Таежников. Да, зажги. Керосин есть?
Монастырский (зажигая).Есть, хватит. Как все это неожиданно и быстро случилось! Я только что зашагал сюда, как обещал Раисе Филипповне, и как раз на углу… да. Почти на глазах. Знаешь, наискосок от «Палермо», там всегда такая езда…
Таежников. Она сама?
Монастырский. Сама.
Таежников. А мне сказала, что нечаянно. Клялась. (Усмехаясь.)Боится только, что Бог ее не простит. Раису мне рекомендовала. Ах, Таня, — вечная ты мука моя!
Монастырский. Тише говори. Мне все кажется, что она слушает.
Таежников. Не бойся: ничего не слышит.
Молчание.
Монастырский. Придет сейчас Елизавета Семеновна… тяжко подумать.
Таежников. А мы уйдем, да. Правильно: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Что мертвая! — я о живой говорю, вот об этой вечной мухе моей. Что надо, чтобы она возмутилась, где конец этой ужасающей покорности? Не могу я этого вместить. Егор! Буду кричать, буду вопить и неистовствовать, а не покорюсь. Восстану!