Том 8. Дживс и Вустер
Шрифт:
— Дживс, — сказала тетя Далия, — вы гений!
— Благодарю вас, мадам.
— Дживс, — сказал я, — вы осел!
— С чего ты взял, что он осел?! — возмутилась тетя Далия. — Он предложил гениальный план, лучше ничего не придумаешь.
— Чтобы я пел «Эй, сынок!» в концерте, который устраивает Бифи Бингем?! Воображаю эту картину!
— Вы каждый день поете эту песню в ванной комнате, сэр. У мистера Вустера, — сказал Дживс, обращаясь к тете Далии, — приятный мягкий баритон…
— Не сомневаюсь, — сказала тетя Далия. Я обдал Дживса ледяным взглядом.
— Одно дело петь «Эй, сынок!» в ванной, Дживс, и совсем другое — перед залом, набитым торговцами дешевыми апельсинами и молодежью.
— Берти, — сказала
— Не буду!
— Берти!
— Ничто меня не заставит…
— Берти, — твердо проговорила тетя Далия, — ты будешь петь «Эй, сынок!» во вторник, третьего ргох, [70] будешь петь, как жаворонок на рассвете, в противном случае проклятие тетки…
— Не буду!
— Подумай об Анджеле!
70
Сокр. от proximo (лот.) — в следующем месяце.
— Не хочу!
— Берти!
— Нет! И пропади все пропадом!
— Не будешь?
— Не буду!
— Это твое последнее слово?
— Да, последнее. Раз и навсегда, тетя Далия, ничто меня не заставит пропеть ни одной ноты!
И поэтому в тот же день я послал Бифи Бингему телеграмму с оплаченным ответом, предложил свои услуги, и к вечеру все было решено. Я выступал вторым после антракта. Следующим шел Таппи, сразу за ним — мисс Кора Беллинджер, известное меццо-сопрано.
— Дживс, буду вам чрезвычайно обязан, — проговорил я ледяным тоном вечером того же дня, — если вы сгоняете в ближайший нотный магазин и доставите мне экземпляр «Эй, сынок!». В теперешнем положении мне необходимо хорошенько заучить и текст, и припев. Не говорю уж о том, сколько хлопот и нервной энергии от меня потребуется.
— Хорошо, сэр.
— Однако, хочу заметить…
— Я должен идти немедленно, сэр, ибо нотный магазин может закрыться.
— Ха! — сказал я довольно ядовито.
Хотя я закалил себя перед предстоящим суровым испытанием и со стороны, наверное, казалось, что Бертрам исполнен спокойного, холодного мужества, позволяющего с беспечной улыбкой совершать отчаянные поступки, тем не менее, когда я вошел в клуб «Чудаки» на Бермондси-Ист и окинул взглядом собрание любителей поразвлечься, мне понадобилось призвать всю бульдожью отвагу Вустеров, чтобы не послать к черту эту дурацкую затею, нырнуть в такси и вернуться в лоно цивилизации. Когда я приехал, возвышающее душу представление было в полном разгаре, и некто, по виду похожий на местного гробовщика, читал про Гангу Дина. [71] Аудитория хоть и не улюлюкала в строгом смысле этого слова, вид имела весьма мрачный, что мне совсем не понравилось. От одного взгляда на эту публику я почувствовал себя, как Седрах, Мисах и Авденаго, когда им предстояло войти в пещь огненную.
71
Гунга Дин. — сихотворение Р. Киплинга, из сборника 1892 г. «Солдатские баллады».
Внимательно приглядевшись к толпе, я понял, что они временно отложили вынесение приговора. Случалось ли вам стучаться в двери одного из тех нью-йоркских баров, где незаконно торгуют горячительным и где перед вашим носом захлопывается решетка, а потом появляется лицо. Долгую минуту оно молча глядит на вас, и вся ваша прошлая жизнь проносится перед вами. Потом вы сообщаете, что вы друг мистера Зинзинхаймера, который вас предупредил, что если вы на него сошлетесь, вас примут должным образом. И только тогда
— Полный зал, сэр, — произнес голос у меня над ухом. Рядом со мной стоял Дживс и благосклонно наблюдал за представлением.
— И вы здесь? — холодно сказал я.
— Да, сэр. Я здесь присутствую с самого начала.
— Вот как? Ну и что, есть потери?
— Сэр?
— Дживс, вы меня отлично понимаете, — сурово проговорил я, — пожалуйста не притворяйтесь. Кто-нибудь уже провалился?
— Нет, сэр.
— Думаете, я буду первый?
— Нет, сэр. Я не вижу оснований предполагать, что вы потерпите неудачу, сэр. Я не сомневаюсь, что вас примут хорошо.
Внезапно меня поразила одна мысль.
— Вы уверены, что все пойдет так, как было намечено?
— Да, сэр.
— А я не уверен. И скажу вам, почему. В вашем дурацком плане есть слабое место.
— Слабое место, сэр?
— Именно. Неужели вам не пришло в голову, что мистер Глоссоп, услышав, как я пою эту проклятую песню, откажется выйти на сцену после меня? Дживс, пошевелите извилинами. Мистер Глоссоп поймет, что перед ним разверзлась бездна и вовремя остановится. Он вообще не станет выступать.
— Мистер Глоссоп не услышит, как вы поете, сэр. По моему совету он посетил «Кувшин и бутылку» — заведение, которое находится как раз напротив концертного зала. Мистер Глоссоп не намерен его покидать, пока не придет его очередь выйти на подмостки.
— Да? — сказал я.
— Если позволите, сэр, здесь неподалеку имеется еще одно заведение, которое называется «Коза и виноград». Мне кажется, было бы весьма целесообразно…
— Чтобы я навестил эту самую «Козу с виноградом»?
— Это помогло бы вам снять нервное напряжение, сэр, в ожидании выступления.
Я все еще сердился на Дживса за то, что он втянул меня в эту гнусную историю, но, должен признаться, последние его слова немного меня смягчили. Спору нет, он был прав. Он изучал психологию личности, и это не давало ему сбиться с верного пути. Спокойные десять минут в «Козе и винограде» — именно то, чего требовала нервная система моей личности. Рвануть в упомянутое заведение и пропустить пару стаканчиков виски с содовой было для Бертрама Вустера минутным делом.
Лечение оказало на меня прямо-таки магическое действие. Что еще они лили в напиток, кроме медного купороса, не знаю, но он в корне изменил мои взгляды на жизнь. Исчезло мучившее меня странное удушье. Я больше не чувствовал слабости в коленках. Конечности не дрожали, язык развязался, спина распрямилась. Помедлив ровно столько, чтобы заказать еще стаканчик и осушить его, я радостно пожелал официантке покойной ночи, приветливо кивнул парням, сидевшим в баре, — мне очень понравились их лица, — и гоголем направился в зал, готовый ко всему.
Вскоре я уже стоял на сцене, и миллион выпученных глаз таращился на Бертрама. В ушах у меня странно жужжало. Потом сквозь это жужжание я услышал, как затренькало пианино. И вручив свою душу Господу, я набрал полную грудь воздуха и запел.
И как все только не сорвалось. Свое выступление я помню как в тумане. Кажется, когда я затянул припев, по залу пошел ропот, я подумал, что, наверное, зрители хотят мне подпевать, и эта мысль очень меня воодушевила. Тут уж я расстарался и выжал из своей глотки все, на что способен, с ходу взял самую высокую ноту и элегантно удалился в кулисы. Кланяться я не выходил, просто убрался подобру-поздорову и направился к Дживсу, который меня ждал, стоя в задних рядах.