Том 8. Пьесы 1877-1881
Шрифт:
Марфа. Кто весноватый? Вовсе нет, неправда ваша.
Мирон. Да и то, что я? Язык-то один, приболтается… Рябоватый, я говорю.
Марфа. Всё вы зря говорите, Мирон Липатыч; совсем у них чистое лицо. Только я вам докладываю, Евдоким Егорыч: служила я вам и всегда готова служить верой и правдой; а доносить на барыню я никогда не согласна. Я так считаю, что это низко. Да вот — Евлалия Андревна сами идут, извольте у них спросить; а нам чем дальше от греха, тем гораздо покойнее.
Стыров. Хорошо, ступайте!
Мирон
Стыров и Евлалия.
Евлалия. Кобловы что-то не едут.
Стыров. Они обещали рано приехать, часу в восьмом.
Евлалия. Значит, скоро?
Стыров. Сейчас, я думаю. А я, после обеда, успел еще два визита сделать. (Молчание.)Я еще и не поговорил с тобой по душе после приезда.
Евлалия (садясь).Об чем?
Стыров. Как ты тут поживала, не скучала ли без меня?
Евлалия. Нет, не скучала.
Стыров. Навещали тебя, были у тебя гости?
Евлалия. Нет, кроме Артемия Васильича и Софьи Сергевны, никого не было.
Стыров. Никого?
Евлалия. Никого.
Стыров. Может быть, был кто-нибудь из старых знакомых?
Евлалия. Из каких старых?
Стыров. Из тех, которые были с тобой прежде знакомы, до замужества.
Евлалия. Кто был со мной знаком? Никто; точно так же, как и теперь. Жила в неволе и опять в неволе живу. Что за странные вопросы? Если вам нужно знать, кто бывал у меня, спросите прислугу, которой вы платите за то, чтоб она за мной подсматривала.
Стыров. Как тебе не стыдно! Что ты говоришь!
Евлалия. Да, стыдно, действительно стыдно; да что ж мне делать-то! Мне еще стыднее было, когда ваша прислуга просила с меня полтораста рублей за то, чтоб доложить вам, что без вас я вела себя скромно и прилично.
Стыров (хватаясь за голову).Ах! Что такое! Что за мерзости!
Евлалия. Я не хотела подкупать их; пусть они говорят правду. Подите разговаривайте с ними! (Встает.)
Стыров. Евлалия, ты сердишься?
Евлалия. Нет, не сержусь. То, что я чувствую, я не могу объяснить вам; вы не поймете. Чтоб понять мое горе, нужно иметь хоть несколько деликатности в чувствах. У вас ее нет. Зачем я буду с вами говорить? Разве я могу найти сострадание к моему горю в душе человека, который шепчется потихоньку в передней с пьяным лакеем!
Стыров. Евлалия, пощади, не казни меня! Какое твое горе? Ведь виноват в твоем горе могу быть только я.
Евлалия. Да разве это не горе: быть совершенно одинокой? Отца я едва помню; мать — директриса женского учебного заведения; она всю жизнь была моей гувернанткой, а не матерью. Остаетесь вы, муж… Ну, я не знаю ничего, не понимаю, ну, я глупенькая
Стыров. Евлалия, ты не так поняла мои распоряжения, или тебе их не так передали. Я приказал беречь тебя, заботиться о тебе; за тобой нужно ухаживать, как за маленьким ребенком. Ты не имеешь никакого понятия об жизни, и, если не доглядеть за тобой, твои ребячества могут иметь дурные и даже опасные последствия. Вот, например, какой у тебя яд, и зачем он тебе?
Евлалия. Как мне жалко вас! Лгать, прибегать к уверткам… Как это должно быть тяжело и стыдно в ваши лета! Яд! И об яде вам доложили. Так не меня берегли ваши надзиратели, а я берегла себя и их. Я взяла яд у Марфы из рук и убрала его, чтоб она, по своей небрежности, не отравила нас или кого-нибудь. Только потом я догадалась, что этот яд быть может мне нужен.
Стыров. Значит, я прав, Евлалия. Ну, разве не ребячество то, что ты говоришь? Зачем тебе яд?
Евлалия. А вот вы сейчас узнаете, ребячество это или нет? Ведь могу же я когда-нибудь в жизни встретить и полюбить человека, который стоит любви? Ведь это может случиться? Пусть моя любовь будет преступна в ваших глазах; но ведь я буду лелеять ее в своей груди, буду беречь ее. Она мне будет дорога… поймите меня! Я полюбила и почувствовала себя женщиной, а до тех пор я считала себя куклой! Я буду таить эту любовь, как сокровище, буду беречь ее не только от осуждения, но даже от самого теплого дружеского участия, уж и оно мне покажется оскорблением моей святыни. И вдруг эта лелеянная, береженная девственным чувством тайна волочится, треплется от передней и кухни до кабинета мужа! Вот тогда мне нужен яд, для того чтоб не загрязненной очной ставкой с прислугой умереть с улыбкой счастья на лице.
Стыров (целуя руки Евлалии).Евлалия, виноват, виноват, но не терзай же, не казни меня так!
Евлалия. Успокойтесь, до этого дело не дойдет, оно кончится проще. Я не могу жить с вами. Я пойду в гувернантки, в сельские учительницы, но здесь жить не останусь. Ищите себе за ваши деньги другую женщину. Я и так виновата перед собой, что без любви вышла за вас, я должна поправить этот поступок. И уж теперь я не возьму никаких миллионов, чтоб возвратиться к вам.
Стыров. Я тебе и не предложу миллионов, Евлалия; я предложу другое, что, может быть, тебе покажется дороже.
Евлалия. Что же?
Стыров. Полную свободу.
Евлалия (удивленная).Свободу? Ах! Это что-то хорошее… Я ее не знала с детства… Ах, погодите! Я и рада, и путаюсь в мыслях… Что это такое? Это новое… Я еще цены ему не знаю… Погодите, я подумаю.
Стыров. Что я люблю тебя очень, в этом ты сомневаться не должна; только выражал-то я свою любовь пошло: подарками. Я с самого начала должен был дать тебе свободу и оказать полное доверие. Вот в чем моя ошибка или вина, как тебе угодно.