Томас Мюнцер
Шрифт:
Итак, вперед, вперед, вперед! Трое положившихся на бога не побоятся и ста тысяч. Не знайте милосердия, не верьте красивым словам! Не внимайте жалобам врагов! Они будут вас упрашивать и молить, словно дети. Не давайте себя умилостивить! Поднимайте деревни и города — и особенно горнорабочих да других добрых молодцев. Мы не должны дольше спать. Пора пробудиться!
«Я пишу вам это послание, а мне пришли вести из Лангензальцы о том, что народ хочет вытащить из замка окружного начальника, который намеревался тайно убить троих. Эйхсфельдские крестьяне взбунтовались
Заводите танец! Принимайтесь за дело! Обязательно познакомьте с этим письмом рудокопов!
Пока Мюнцер должен ограничиться этим письмом, но скоро заработает печатный станок, и тогда можно по-настоящему наставлять братьев. Сердца их должны стать крепче, чем все замки и твердыни врагов!
Вперед! Вперед! Куйте — железо уже горячо. Пусть ваш меч обагрится кровью и не знает пощады! До тех пор, пока живы тираны, вы не освободитесь от страха человеческого. Не давайте себя запугать. Не страшитесь тьмы врагов. Будьте мужественны, и вы почувствуете помощь божью!
Закончив воззвание, Мюнцер бросился в ратушу. Надо немедленно послать сильный отряд восставшим лангензальцам! Но члены Вечного совета не разделяли ни его воинственности, ни его нетерпения. Все это надо хорошенько взвесить. Лангензальца принадлежит Георгу Саксонскому, и он, наверное, не будет в восторге, если они направят туда отряд. Так-то они поняли святейшую обязанность «избранных» оказывать помощь братьям, которые ее просят!
Его поддержали немногие. Большинство совета высказалось уклончиво. О долге «избранных» с Мюнцером не спорили, но и на военное выступление не соглашались. Ну, хорошо, пусть они остаются сидеть на своих скамейках — в городе хватит людей, которые по-настоящему любят свободу!
В поле, за городской стеной, шло военное учение. Мюнцер, Пфейфер и несколько ахтманов побежали туда. Говорить начали ахтманы:
— Лангензальца восстала! Издавна была она убежищем нечестивых. Там скрываются беглые бургомистры, их тоже не грех вытащить из норы и отрубить им головы!
— Разве дело в одних бургомистрах? — перебивает Томас. — Вся Германия пришла в движение. Настала пора действовать!
Здесь иначе, чем в ратуше, отнеслись к словам Мюнцера. Люди, потрясая оружием, кричали, что не пожалеют жизни ради святого дела. Томас велел развернуть знамя — огромное белое знамя с изображением радуги. Четыреста человек выступили в поход. К ним по дороге присоединялись крестьяне.
Под Лангензальцей их ждала неожиданность. Ворота были закрыты. Берлепш еще сидел в своем замке, а магистрат морочил общину переговорами. Письмо мюльхаузенского отряда с предложением помощи вызвало горячие споры. Члены магистрата попрекали сторонников Мюнцера: зря они обратились к чужим, когда самим им куда проще уладить все без кровопролития и пожаров. Им поверили. Отряду, стоявшему под стенами города, послали ответ: «Дорогие братья, мы дружески благодарим вас за ваше предложение, но желаем, если будет на то воля божья, наши дела меж собой решить миром». Отряд почтили двумя бочками пива.
Это
На следующий день отправились к Фолькенрода и разорили там монастырь. Особенную ненависть крестьян обычно вызывали грамоты. Вот где вся кривда — на них ссылаются господа, когда давят мужика повинностями! Книги рвали, документы втаптывали в грязь, охапки грамот тащили в хлев. Славная будет подстилочка для скотины!
Из окрестностей Лангензальцы к Томасу прибыли ходоки. Восставшие спрашивали, что им делать.
— Все замки и поместья дворян, которые не подчинятся, — отвечал Мюнцер, — разрушайте до основания. Хорошенько следите за Берлепшем, этой кровавой собакой. Если он уйдет, будет очень плохо. Следите за мостом, через который он может бежать. Лучше его убить, чем дать уйти!
В деревне Гёрмар расположились лагерем. Устроили кухню, разбили две палатки. Утром двинулись к Шлотгейму. В женском монастыре нашли много дорогих вещей, съестных припасов, вина. Монахинь разогнали.
— Нечего им здесь на чужой счет жиреть и попивать винцо! Пусть привыкают работать, время дармоедов кончилось!
Рядом находилось большое поместье. Жалуясь, прибежали мужики. Хозяин дерет с них три шкуры, его жена ходит в золоте и жемчугах, а их бедные бабы совсем отощали от голода и рады мякинному хлебу. Господский дом был действительно полной чашей. Кладовые так и ломились от всякого добра. Сам дворянин успел улизнуть. А где хозяйка с ее драгоценностями? Дверь горницы заслонила служанка: там идут роды! Люди остановились. И вдруг раздался чей-то насмешливый голос:
— Взглянем-ка, братцы, на такое чудо: на сносях не была, а рожать собирается!
Притворщицу вытрясли из ее тряпок — на пол посыпались перстни, ожерелья, деньги.
В лагере начали разбирать добычу, когда заметили, что со стороны поля к ним приближается большой, человек в четыреста, отряд. Это пришли со своим желто-зеленым знаменем крестьяне-эйхсфельдцы. Их встретили восторженно. Они как следует расправились с замками и монастырями. Девять возов были доверху нагружены церковной утварью, колоколами, салом.
Мюнцер выехал к ним верхом и держал речь. Он говорил о великих целях восстания, хвалил эйхсфельдцев за смелость, назвал братьями. Все, что изымают у монастырей или отбирают у господ, принадлежит крестьянам. Но пусть они не растаскивают добычу по домам — это достояние общины, и употребить его надо с толком. Захваченное имущество он поделил поровну между двумя отрядами. Пфейфер не отходил от эйхсфельдцев.
У него возник новый план, и он во что бы то ни стало хотел навязать его Мюнцеру. Они обязательно должны повернуть в Эйхсфельд. Он ведь знает там каждый камень. Нет деревни, в которой он раньше не проповедовал. Там богатейшие монастыри. Огромная добыча прямо просится в руки. По одному тому, что притащили сейчас крестьяне, видно, сколько там разного добра.