Томек в стране фараонов

Шклярский Альфред

— О ком вы говорите? — спросил вырванный из дремоты Новицкий.

— Давайте начнем с начала, — вступил в разговор Блейк. — С того, как в 1819 году Мухаммад Али покорил Судан и в нем стали править продажные, жестокие египетские власти.

— Вечная история. Одни завоевывают, другие сражаются за свободу, — вздохнул Вильмовский.

— Так произошло и здесь. В 1881 году блестящий фанатик Мухаммад Ахмед призвал к священной войне против египтян и англичан. Он провозгласил себя потомком самого Магомета, присланным им мессией, Махди. Как Махди, он и вошел в историю. Махди сколотил войско из дервишей [134] и двинулся на Хартум, грабя и убивая по дороге. Египтяне позвали на помощь англичан. После долгих колебаний послали, наконец, генерала Чарльза Джорджа Гордона, чтобы он помог египтянам

покинуть Хартум. Вскоре город, а в нем и Гордон, был окружен повстанческой армией. О том, что он намеревался атаковать город, сам Махди известил Гордона в весьма характерном для себя письме: «Я сжалился над своими людьми и позволю им умереть, чтобы они могли вступить в рай». После долгой осады город пал. Гордон погиб на ступенях губернаторского дворца, пронзенный копьями, а его отрезанную голову с триумфом носили по городу.

134

Дервиш — побирающийся мусульманский монах. Англичане звали так солдат Махди.

— Лучше войти в историю, как наш Рылло, чем как Махди, — не удержался от комментария Новицкий.

— Чем, как не иронией судьбы, оказался факт, — продолжал Блек, — что Гордон погиб, когда посланные на подмогу войска были в трех днях марша от города. Сам Махди погиб через несколько месяцев в том же 1885 году, ему было 37 лет.

— Ну, это англичане дали себя обвести вокруг пальца, — опять встрял Новицкий.

Блейк, к счастью, не лишенный чувства юмора, рассмеялся:

— Не спешите, дорогой мой. Смерть Гордона вызвала в Европе широкий резонанс, а в Англии отозвалась просто шоком. Наследником Махди стал Абдулла, называемый халифом, то есть наместником. Война тянулась еще 13 лет и только в 1898 году генерал Китченер окончательно разгромил бунтовщиков в битве под Омдурманом — этот городок расположен напротив Хартума. Погибло тогда несколько тысяч дервишей [135] , в то время как союзные египетско-английские войска потеряли лишь 48 солдат.

135

Источники указывают от двух до десяти тысяч убитых.

— Сколько? — не поверил Новицкий.

— Сорок восемь! — повторил Блейк. — Случилось это в 1898 году, в Великую пятницу. Армия Китченера использовала сначала артиллерию, а потом под звуки волынок, флейт, барабанов и труб двинулись пехота и конница.

— Ну и резня должно быть была, — скривился Новицкий, — да еще под музыку…

Он говорил по-польски, и офицеры его, естественно, не поняли. Смуга, чтобы избежать лишних вопросов, быстро произнес:

— И теперь Судан стал британско-египетским кондоминимумом.

— В основном правят все-таки англичане, — закончил свой рассказ Блейк. — Первым губернатором Судана был лорд Китченер, а сейчас Реджинальд Уингейт [136] .

Поезд тащился по унылой Нубийской пустыне, начисто лишенной растительности, почти безлюдной, иногда останавливаясь на станциях. Не доезжая до Абу Хаммад, они пережили необычное приключение. Вдруг неожиданно, когда поезд замедлил ход, из-за пустынных скал на стройном, серой масти коне вывернулся вооруженный тяжелым копьем всадник. Одет он был в легкую старую кольчугу и белые штаны. Голову обвивал белый тюрбан, подчеркивающий черноту лица. Всадник свободно сидел в небольшом, изящном, прикрытом попоной седле, босые ноги свисали по бокам коня. Он несся, опережая поезд, возвращался, снова мчался, как будто хотел показать, что в соревновании с техникой природа всегда победит. Он что-то выкрикивал, грозно размахивая оружием. Вдруг он пришпорил коня и скрылся между скал.

136

Уингейт был губернатором Судана до 1916 г.

— Что это за демонстрация? — обратился Вильмовский к англичанам.

— Надо признать, всадник он просто превосходный, — прибавил Новицкий.

Ответа они услышать не успели. Внезапно из-за холмов появился конный отряд черных всадников. Они мчались к поезду, что-то выкрикивая и стреляя в воздух. Взгляд Новицкого задержался на карабине, лежащем на полке, а рука почти бессознательно потянулась к карману.

Вильмовский тоже забеспокоился. Смуга же загадочно улыбался, а офицеры обменивались замечаниями.

— Чего им надо? — воскликнул Новицкий.

— Без паники, Тадек, сейчас господа офицеры тебе все объяснят, — ответил Смуга.

— Это всего лишь представители наездников пустыни, ша’икийцев, — сказал Блейк. — Вскоре они окажутся на станции в Абу Хаммад и получат заслуженный бакшиш.

— Ничего себе, — вздохнул Новицкий, доставая из кармана бумажник вместо револьвера.

— Лучше не давайте им денег, да и зачем? — посоветовал Гордон. — Они будут удовлетворены папиросами, провизией… А охотнее всего возьмут порох и дробь.

И в самом деле, всадники уже ждали на станции, стояли аккуратной шеренгой, удерживая фыркающих коней, от которых валил пар. Это не был конец представления. Впереди шеренги выехал тот, первый всадник, в конце перрона установили щит величиной с крупного мужчину. Ша’икиец медленно передвигался вдоль поезда. Конь шел то прямо, то боком, медленнее, быстрее… Останавливался, поворачивался, танцевал… Хозяин управлял им с помощью голоса и легких движений ног, хотя в стременах держался только один большой палец. Пассажиры смотрели как завороженные. Наездник доехал до конца перрона и вдруг рванул галопом назад. В руках у него неизвестно откуда появились четыре-пять пик. Он метнул их почти одновременно, и тем не менее все по очереди попали в щит. Раздались громкие аплодисменты. Всадник еще раз проехался вдоль вагонов, как бы благодаря за признание. Двое других спешились и собирали подношения.

— Ша’икийцев считают грабителями, разбойниками. Это воинственный народ, презирающий земледелие, торговлю, — рассказывал Блейк, когда они вернулись в вагон. — Во время войны с Махди они встали на сторону британцев, поэтому я знаком с некоторыми из них, особенно с теми, что постарше. Они гордые и очень гостеприимные. Со мной как-то случилось такое, что я оказался один в пустыне, на меня напали и до нитки обобрали. Когда я добрался до ближайшей деревни, где у меня были знакомые, мне почти сразу вернули все, что у меня отняли. Гость и друг для них — святое, неприкосновенное.

— Вы заметили на лице самого смелого наездника шрамы правильной формы? — спросил Гордон.

— Естественно! Они что-то означают?

— Некоторые племена из пустынь верхнего Египта и южного Судана таким образом метят принадлежность к знатному роду, — разъяснил Блейк.

Поезд двигался теперь вдоль Нила, и пейзаж сильно изменился. В окрестностях Бербера, там, где в Нил впадает Атбара [137] , все чаще среди финиковых пальм мелькали сикоморы и акации. Они въезжали в сахель [138] , переходную между пустыней и саванной местность. Земля поросла травой, зеленой у берега, желтой и низкой подальше, и колючим кустарником, переплетающимся со стелющимися по земле многолетниками, покрытыми большими розово-красными цветами. Это зрелище сопровождало их до самого Хартума.

137

Атбара — первый приток Нила (правый), если смотреть от Средиземного моря и последний — от истоков.

138

Сахель (араб.) — край, берег.

Среди путешественников все чаще заходили разговоры о трудностях жизни в этих краях.

— Я все понимаю, — говорил Новицкий, — но как они живут с таким малым количеством воды… Ни напиться как следует, ни умыться, ни постирать…

— Неплохо живут, — возразил Блейк. — Вот посмотрите в окно и увидите между акациями, что дают арабскую резину [139] , колючий куст с кожистыми листьями и съедобными, похожими на финики, плодами. Семена этого растения служат мылом во время стирки.

139

Acacia verec и Acacia ferriginea — слизь, выделяемая этими растениями, застывает на солнце, легко растворяется в воде, служит для производства клеев, животных красок и лекарств. Ее собирают после окончания сезона дождей.