Томка и рассвет мертвецов
Шрифт:
— Валяй. Буду должен.
Я зажал телефон в кулаке. Ясности в нашей мистической истории не прибавилось, но поворот получился эффектным. Виталий Коршунов по прозвищу Ястреб (не факт, но допустим), удостоившийся особого упоминания в записной книжке погибшего Павла Рожкова, был довольно известной в городе личностью. Пусть в узких кругах светской тусовки, в среде глянцевых журналистов и ведущих вечерних телепрограмм, но все же известной. Без сомнения, карьера его заслуживала внимания и восхищения, потому что мне случалось бывать в «Каньоне»,
Что же их связывает — холеного Коршунова и Рожкова, простого парня без амбиций, торговца кафелем и санфаянсом? И связывает ли что-нибудь? Может, я вообще не там ищу?
Мне срочно нужно было дергать домой, к интернету.
— Тома, закругляйся!
Звать дважды не пришлось: Томка уже ковыляла ко мне, вытирая слезы.
— Что случилось?
— Ничего! Дураки они все! Играть не умеют, все время мячик мимо меня летит!
«Они просто не хотят играть с девчонкой», — подумал я, но озвучивать эту мысль не стал.
Изгой
— Убили человека? — переспрашивает Маша. Глаза ее похожи на кошачьи. — Как?!
— Так… Можно ведь убивать не только руками, оружием, палкой. Есть миллион способов.
— Подробности будут? — интересуется Славка. На него сообщение Изгоя тоже произвело впечатление. Безучастным выглядит только Макс. Точнее, почти безучастным. Он разглядывает недогрызенный ломтик огурца, лежащий в блюдце. Взгляд сощуренных глаз — хищный.
— Можно и подробности, — отвечает Изгой. — Но сначала горлышко бы промочить, а?
— Еще!
— Ребята, вы не волнуйтесь, я угощаю. В конце концов, вы меня сегодня приютили. Я могу сходить в магазин, закупиться, как полагается. Мне бы только чью-нибудь куртку натянуть, а то свою я, похоже, оставил в ресторане.
— Не надо.
Славка встает из-за стола, открывает шкафчик буфета. Вскоре на столе водружается еще одна бутылка, правда, початая, но ее содержимого вполне достаточно, чтобы «промочить горло» и продолжить рассказ — самую тяжелую часть рассказа.
— Это тебя оросит, пилигрим?
Изгой кивает. Маша в свою очередь тоже отходит к холодильнику, достает остатки колбасы, сыра. Вскоре стол вновь накрыт. Вторая обеденная смена в пионерском лагере.
Изгой смотрит на наполненную рюмку. Он знает, что не имеет никакого смысла напиваться дальше. Одна — хорошо, две — замечательно, три — прекрасно, но когда счет идет на десятки, организм уже не реагирует и жизнь легче не становится. Тем более что сейчас на него вновь нахлынули воспоминания, от которых обычно хочется вздернуться на ближайшей лампочке…
Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Перекошенное лицо Кузнечика. В глазах — искреннее недоумение: «Почему я здесь и почему все это со
Ответов нет.
Так предначертано, старина.
Кузнечик
Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Льющаяся из крана вода. Заунывное «вжик-вжик» — кто-то из «слонов» надраивает штаны, сидя на полу. Один из самых черных дней в жизни.
Худой и невысокий Кузнечик сгибается пополам, ловя ртом воздух, словно окунь на понтоне.
— Дыши, — говорит Ястреб. — Дыши, только попробуй тут загнуться у меня!
Кузнечик старается изо всех сил. Удар в солнечное сплетение был очень сильным — казалось, жизнь закончилась, будто кто-то выдернул из розеток все провода сразу. Еще несколько мгновений, и парень рухнет на пол. В какой-то момент и сам Ястреб осознает, что переборщил, поэтому в его обычно развязный и агрессивный тон подмешиваются нотки испуга.
— Дыши, сынуля, э!
Кузнечик опускается на одно колено. Несколько рывков, и из горла вырывается хрип. Он справился.
— Вот, уже лучше! — со вздохом облегчения констатирует Ястреб. — А теперь я не слышу ответа!
— Спа… — выдавливает Кузнечик, но тут же срывается в кашель.
— Не слышу!!!!
— Спаси… пасибо, как дома…
— Что «как дома»?!
— Как дома побывал…
— А теперь всю фразу целиком! До трех считаю! Раз…
Кузнечик всхлипывает, но из последних душевных сил (физическими его и так бог обидел), выдает:
— Спасибо, как дома побывал.
Ястреб опускает свободную от полотенца руку на его плечо, крепко сжимает. Он хочет, чтобы парнишка поднялся на обе ноги.
— Как самочувствие, боец?
Кузнечик молчит. Он не знает ответа на этот вопрос, потому что вопрос выбивается из сценария. Этому их не учили.
— Не слышу!
Кузнечик бросает полный скорби взгляд на Павла. Он ищет в нем доброго полицейского. Напрасен труд.
Паша отворачивается к зеркалу. Наткнувшись на свое отражение — малопривлекательное отражение человека, который позволяет своему сослуживцу и земляку издеваться над тщедушным интеллигентом — предпочитает перевести взгляд на «слона», сидящего на карачках возле мойки с одежной щеткой в руках. В этой чертовой комнате одни зеркала, как в каком-нибудь доме культуры, балетного станка не хватает.
— Самочувствие, боец!!!
— Нормально…
— Не нормально, а хорошо! Повторить упражнение?
— Не…
— Что?!
— Не надо.
— То-то.
Кажется, экзекуция подходит к концу. На Кузнечике лица нет, но он понимает, что на сегодня всё, можно вернуться в расположение и лечь в кровать. Этот день, мать его, закончился, завтра будет другой… такой же дрянной, но этот — закончен. Сколько таких дней придется ему перетерпеть и переждать? Девяносто — сто? Надо собраться, взять себя в руки.