Томление духа
Шрифт:
Ножовкин купил пачку сигарет и выбросил пустую, что выкурил за время пути. Подошел автобус. Ножовкин, пропуская бодреньких стариков и старушек (в руках у них были пустые корзины), поднялся в автобус, однако его место оказалось занятым – на сиденье, словно пень, сидел упитанный мужик в годах.
– Садись, где найдешь, – сказал «пень». – Мы тут все так.
Свободно оказалось лишь в самом заду, на длинном сиденье, – среди пыли и масляных пятен. И Ножовкин сел в эту грязь меж двух мужиков.
Автобус взревел, дернулся и пошел от вокзала. Ножовкин во все глаза смотрел по сторонам.
– Выходит,
– Выпадал. Какие теперь грибы…
– Сегодня опять надеетесь?
– Вчера тащили старухи, а мне не попался.
Сосед замолчал. Ножовкин тем временем рассматривал город, запинаясь глазами в рекламных щитах. Автобус тем временем торопился к мосту.
– Что за чудо?!
Ножовкин не узнал реку. Внизу рябило бурунами множество отмелей.
– У нас же гравий тут черпали. Короче, дочерпались! Ушла водичка! – бормотал дед.
Миновав мост, автобус остановился на обочине. В него, блестя лысиной, торопливо поднялся толстый мужик и тут же разинул глотку:
– Опять пионеры! Ваши билетики!
Старики ощетинились. Имеем право!
– В гробу я вас видел с вашими правами! – ерошился толстый.
Ножовкин дёрнулся к мужику:
– А ну постой!
Но лысый, бросив документы на колени водителю, выпрыгнул вон.
– Что за сволочь?! – крикнул Ножовкин.
– Наш это! Контролер! – Водитель со скрежетом врубил передачу. – Он всегда такой, как ошпаренный!
Ножовкин вернулся на место. За хамство надо бы плюнуть в харю этому, а потом спросить, почему автобус грязный. Вовремя выскочил.
Грибники между тем бормотали теперь про погоду, забыв про мужика. Потянулись пригородные дачи, и грибники на первой же остановке, прихватив тару, освободили автобус. В салоне осталось с десяток пассажиров. Ножовкин пересел ближе к выходу и теперь любовался дорогой. Вот автобус проскочил мимо старой лесной дороги, по которой когда-то пришлось брести в зимнюю стужу. Хорошо вспоминать, когда сидишь в теплом автобусе. Он мчит тебя ближе к дому и, если не сломается, то скоро уж встреча…
В восемь утра Ножовкин выбрался из автобуса, огляделся вокруг. Тот же вокзал среди улицы, приземистый, из белого кирпича, те же бараки в два этажа вдоль дороги, те же тополя – в зеленой листве. Выходит, мороз здесь пока что не буйствовал.
Раньше у матушки был здесь дом, пока не случилось несчастье. Мать в ту ночь сторожила торговую базу. Огонь сожрал начисто дом, а мать осталась в том, в чем ушла на дежурство. Ей предоставили временное жилище – в двухэтажном бараке, а позже, в связи со сносом барака, переселили в другую квартиру – в деревянном доме в один этаж. Хорошая теперь у матери квартира – с водой, центральным отоплением, огородом и соседями по углам.
Ножовкин, шагая наискосок среди бараков, подошел к материнскому углу и встал у ворот. Правильно мать писала – завалинку надо менять, стены конопатить. Он постучал кулаком в ворота. Мать любила поспать под утро – из-за астмы.
В сенях послышался шум. Громыхнула цепь. Раздался знакомый, с надрывом, радостный плач.
– Сыночка
– Мама…
Ножовкин обнял старуху, целуя дорогое лицо. Вот и встретились. Мать радёхонька, торопится.
– Слышу, кто-то стучит. Думаю, Карась скребётся. Они, чуть что, бегут, похмелиться просят. Бывает, налью иной раз… Телеграммку не дал вот. Я бы знала… Вдруг, думаю, Оля отговорит.
– Мы опять разбежались…
– Боженька, неужели опять?! А как же дети?!
– В том-то и дело…
Ножовкин стоял теперь на кухне. После шаткого вагона из-под ног уходил временами пол.
– Ты-то как, мама?
– С божьей помощью. Как ты уехал тот раз, так я стала болеть и болеть. Из больницы не вылезала… Картошку вот надо с полей привезти – с Иваном Гуськовым договорилась.
Мать принялась готовить на стол, а Ножовкин, отнеся дорожную сумку в зал, вернулся на кухню. Над столом здесь висели Георгий Жуков, Георгий Победоносец, вырезки из библейских журналов и фотокарточки разных лет.
Хозяйка и гость присели к столу, выпили за встречу и закусили. Разговор тянулся долгий – с пятого на десятое. Мать вспомнила про соседку с другого угла: накрыв стол, та ушла приглашать гостей и не вернулась – ее квартиру потом прибрал к рукам Шурка Карась, увеличив владенье ровно в два раза. Расширил и двор. В нем хоть футбол гоняй. И огородик присвоил. Ничего не поделаешь – хозяин…
– Сынок. Я не успела тебе написать.
Ножовкин насторожился. Что-нибудь с бабушкой? Но всё оказалось намного проще – с Алтая вернулась Манька. С семьей из семи человек.
Мать возбужденно рассказывала:
– Бабуля с Натолий Егорычем давно планы строили, чтобы переманить. Вот и сманили на свою голову. Манька приехали, пожили у бабушки с недельку, потом подогнали машину и отвезли ее к Натолию. Так что бабушка теперь у братца живет моего. Со снохой…
– Ну, Кутузов! Ну, полководец!
– А на Варвару они наплевали. Вроде слова теперь не имеет. Но не в том дело. Я хотела про соседа сказать.
– Про Карася, что ли?
– Про другого. Про Николая. – Она указала в сторону входной двери. – У нас же с ним целая война тут была.
Мать сплющила губы, соображая, потом продолжила:
– Он недавно тут появился. Не успели они с матерью переехать – он и давай переть, и давай. Она в Шанхае сначала жила. Я же там сторожила на базе, не помнишь, что ли?
– Как же…
– В общем, они развелись в женой. Она его попёрла из квартиры. Такая же история, как у тебя. Не работаешь, говорит, денег мало ей, видите ли. И ему, этому Коле, теперь понадобилась моя земля – спорил из-за каждого сантиметра. Вот такой он человек. Но я ему спуску не дала – не на ту напал! Он даже притащил сюда землемера, и с этим землемером они тут без меня командовали. А что они тут намерили – кто их знает. Потом оставили мне бумажку, что я должна вроде как подписать. Я им говорю: почему без меня мерили, почему со старухой так обошлись?! Вы молодые, грамотные, а я чурбак неотесанный. Значит, со мной можно мудровать?! В общем, я никакую бумагу подписывать не стала. Так что займись этим барином, а то он совсем обнаглел, распоясался.