Тони и Сьюзен
Шрифт:
— Я вам правду говорю.
— Нам обоим, Рэй. Это считая тебя. Будешь содействовать — мы обеспечим тебе условия получше.
— Получше, чем что?
— Получше, чем то, что тебе обеспечат, если не будешь.
— Я тебе говорил, почему это не мог быть я. Чего ты еще хочешь?
— Так и будешь держаться за эту историю?
— Господи, да чего за нее держаться, если это правда?
— Расскажи Тони. Думаешь, он поверит?
— Мне по херу, чему он верит.
— А мне нет, Рэй. Он верит, что ты убил его жену и ребенка.
— Сам расскажи.
— Я забыл. Я уже забыл, что ты говорил.
— Ублюдок.
— Расскажи мне еще раз, Рэй. У меня пленка. Может с ней я не забуду.
— Я тебе говорил, у тебя это на другой пленке есть. Я был с Лилой. Всю ночь, понимаешь, что я имею в виду. Смотрели телевизор, «Брейвз» выиграли у «Доджерс» шесть-четыре. Проверь, чтоб тебя. Пара пива, потом в кровать, все дела. Спроси Лилу. Ты Лилу спрашивал?
— Об этом не беспокойся, Рэй.
— Ты лучше спроси. Это твоя работа — ее спрашивать. Это нечестно будет, если не спросишь.
— Сказал же — не беспокойся.
Они повернули направо, черная дорога в лес, в гору, виляя взад-вперед. Тони вспомнил ее, эти повороты, ему стало трудно дышать.
— У меня вопрос по твоему алиби, Рэй. Какой ночью, ты сказал, это было?
— Девятнадцатого июля, я тебе говорил. Можешь проверить бейсбольный счет, если мне не веришь.
— Ты уверен, что это было не двадцатое или двадцать первое?
— Я знаю, когда это было.
— Давай я скажу тебе свой вопрос. Мой вопрос такой: где ты был ночью двадцать шестого? В прошлом году, двадцать шестого июля.
Рэй сбит с толку.
— Чего ты спрашиваешь? Это было не в ту ночь.
— Да. Мне просто интересно, помнишь ли ты, где был той ночью.
— Черт, это год назад, слушай.
— Ну а как так вышло, что ты помнишь ночь девятнадцатого, а ночь двадцать шестого не помнишь?
Беспокойство. В глазах муть, испугался. Он что-то придумал.
— Может, тогда был мамин день рождения.
— Тогда точно был мамин день рождения, Рэй? Знаешь, мы и это можем проверить.
Колеблется.
— Я сказал «может, он тогда был», в смысле, он мог тогда быть. Вполне себе мог и быть. Но не был. — Он подумал еще. — Это было в газетах. Вот как я запомнил.
— Тебе придется это пояснить.
— В смысле, мы увидели это в газете утром. Мы с Лилой увидели, что родных этого парня убили, и мы сказали, как интересно, а что же мы делали, когда это случилось, а мы смотрели игру, а потом пошли в кровать. — Вдруг Рэй посмотрел на Тони. — Мне жаль, что ты потерял своих родных, это плохо. Но я тут ни при чем, поверь.
— В газете утром, Рэй?
Он подумал.
— Через утро.
Они проехали белую церковь и тут же быстро заехали за поворот, где в деревьях над канавой по-прежнему стоял трейлер. Его вид поразил Тони в самое сердце, и он догадался посмотреть на Рэя, который туда взглянул, все было видно — взгляд, притворное
Они подъехали туда, где под гору шла другая дорога, он спускался там той ночью, и сейчас же свернули на въезд в лес. Сначала дорога показалась Тони шире, а потом — уже и глуше, чем он помнил: высокая трава посередине, зеленые кусты клонятся к колее и царапают машину, крутые повороты вокруг валунов, деревьев и вымоин. Почти год прошел с тех пор, как это место обосновалось в голове Тони, и трудно было поверить, что он был тут всего дважды. Потом на этом месте опали листья, оголились ветки, его укрыло тяжелыми горными снегами и везде появилась новая зелень — на кустарнике, подлеске и на высоких ветвях. Это все была новая зелень, не та поросль, сквозь которую он пробирался и которая потом приходила ему на память, и она напомнила Тони о кровоточащей зеленой муке его скорби, забытой, оставленной в межвременье, — стыд превратил все, что было после, в маскарад притворства, в долгую дурацкую спячку в запертом доме его жизни.
Он расслышал нарочитую тупость в голосе сзади:
— Что это за место?
И вспомнил жестокость в этом же голосе в лесу: мистер, тебя жена зовет. Он снова посмотрел на лицо, глядевшее в окно на деревья, и уже не отвлекался от него, пытаясь обратить эти глаза к себе, приказать им — смотри на меня. Он понял, что Бобби Андес смотрит не на Рэя, а на него, с легкой улыбкой, с намеком на улыбку.
Тони — не Андес — сказал:
— Ты знаешь это место.
Вот тогда Рэй на него посмотрел, долгим взглядом, а потом сказал:
— Как перед Богом, не знаю.
Но тупости уже не было. Теперь голос звучал иронически, а взгляд не был ни глупым, ни растерянным. Тони Гастингс смотрел на своего врага, как будто не было этих месяцев. Ему не надо вдумываться, поскольку и так понятно, что тот говорит: «Это что же, слушай, думаешь, ты меня прищучил? Да ты, малый, со своими копами только яму себе роешь, ничего у вас на меня нет, одни твои слова, которые в суде не пройдут, потому что подтвердить их нечем».
Они доехали до конца дороги. Где тогда были полицейские машины, все заросло свежей травой. В кустах Тони увиделась тягостная утрата неувиденного.
— Хотите выйти, Тони? — спросил Андес.
Хорошо, да. Он пошел к кустам, туда, где помнил, как увидел. Подходя, он вдруг осознал опасность обнаружить что-нибудь им принадлежавшее, просмотренное полицией и пролежавшее всю зиму. Эта вероятность испугала его, он подумал, что должен остановиться, но остановиться не смог. Он встал рядом с кустами и понял, что не знает точно, где они были. Бобби Андес взял его под локоть. Его глаза сияли.
Тони Гастингс подошел к окну и посмотрел на Рэя в машине.