Шрифт:
Есть только один способ избежать беспокойства – убивать.
Б. Шоу. Пигмалион.
То апрельское утро, начавшееся так светло и жизнерадостно, как пятая камерная соната Бетховена, называемая «Весенней», не несло в себе ни тени намека на кошмар, в который превратилась моя жизнь в течение последующих месяцев, вплоть до глубокой осени.
Остатки ночи, ее тени, еще не покинули мою спальню; с портрета на стене на меня смотрел Паганини кисти знаменитого художника, моего друга. Бог всех скрипачей на картине без инструмента, в моложавом, приятном лице ни намека на демонизм, белоснежная свободная рубашка скрадывает худобу. Главное на полотне – его руки. Они прекрасны, но не как красивые руки аристократа или нежные женские длани. Это руки создателя прекрасного, нечто единственное в своем роде. Хотя все тут – рама, холст и даже краски – выдержано
Светало. В такое утро лучше всего слушать птичьи разговоры и пение. Я не особенно вникал, какая именно птичка вступала в тот или другой миг, но с наслаждением отмечал разнообразие штрихов, какими их одарила природа. И учился! Птицы предпочитают острые штрихи: стаккато, рикошет, короткий свист. Кукушка не может обойтись без затакта, настаивая на акцентах и сфорцандо. Ворона ужасно грассирует, филин и дятел типичные ударники. Но иногда вдруг услышишь такое нежное легато, что остается лишь застонать от зависти. Такое легато, по свидетельству самого Шуберта, было у Паганини: полет ангела, вот как он это назвал. А уж кто-кто, а Шуберт кое-что в этом понимал.
Я выслушал райский щебет, который кого угодно поставит на ноги, обулся и выскочил на улицу. Девственно чистую и пустую. Нырнул в лес и побежал между колонн огромных сосен, из которых любая могла бы возглавить великолепный фрегат. Двигаешься тут и чувствуешь себя как в готическом соборе, достойном фуг Баха. Запахи смолы, хвои, земли, вкус чистого воздуха, омывающего легкие. Боже, как хорошо! Момент бессмертия, музыкальный момент.
Впереди показалось маленькое лесное озеро – светлое, синее зеркало. Обежал его кругом по широкой тропе, как бы заключил в себе чудо, в которое смотрятся наяды и проделал путь назад мимо соседских домов. У дома беглого фармацевта припарковались два черных внедорожника. Мощные, сверкающие красавцы. Вернулся хозяин, Берштейн Филипп Андреевич, владелец фармацевтической фирмы и сети аптек или объявились новые хозяева? Скоро выяснится, ведь все тайное просто обожает становиться явным. В памяти всплыл облик Берштейна, меломана и игрока, смахивающего на Элтона Джона. И не только внешне. Правда, в отличие от замечательного британского музыканта, воинствующего гомосексуалиста, наш фармацевт нес свой крест молча. Я представил себе на минуту что все мужчины стали вдруг голубыми. Это означало бы смерть человечества от демографической катастрофы. Адепты смерти, как их еще назвать. Бог им судья, даже если его нет.
А вот и моя железная дверь, снабженная всей необходимой электроникой. За большими воротами двор с аллеей и садом. Дом наш – восстановленный из руин особняк. На аллее пришлось прибавить ходу: из окон на обоих этажах раздавались вопли и трели трех телефонов, двух мобильных и домашнего. Слышно потому, что окна нараспашку, а так дом с очень хорошей звукоизоляцией, ни одна нота не проскочит. Дом дышал
Ближайший телефон в гостиной, домашний. Реликт. Хотели отказаться, но отец сказал, что по нему мы будем звонить в прошлое, а может и еще дальше. Но пока на проводе шеф.
– Доброе утро.
– Привет. Видел, у аптекаря люди?
– Да, дом-то продается.
– Все продается.
– Прошу прощения, я перезвоню.
– Слышу.
Оба мобильника замолчали разом, но это не смертельно. Эти трубки набиты чудесами: запоминают, напоминают, учат жить и все такое. Одна трубка запомнила номер, мне незнакомый, звонок игнорируем. А по второму не дозвонилась Ирэна, боевая подруга, чудесная пианистка, умопомрачительно красивая женщина.
– Привет, ты спишь?
– С тобой поспишь!
– Ну, не так уж я неприступна.
С юмором у нее полный порядок. Но оттенок провокации не исключен.
– Гарик, у нас заказ!
– Да?
– У нас очень хороший заказ!
– Звучит заманчиво.
– Концерт в посольстве Норвегии. Мне звонил сам посол, он в хороших отношениях с моим папой, просил дипломатично сделать тебе предложение, от которого ты бы не смог отказаться. У них высокие гости из королевской семьи, были на твоем концерте в Осло, в восторге, хотели бы послушать твою скрипку в более камерной обстановке. «Венецианский карнавал», первый и двадцать четвертый каприсы и Грига, разумеется. Остальное по собственному выбору.
– Программа хороша. Но чем же хорош сам заказ?
– Любые деньги.
– Это цитата?
– Дословно.
– Это кто ж так безбожно подставился?
– Пресс-атташе.
– Верится с трудом. А мы прикинемся вениками и запросим любые деньги. Любые не любые, но очень приличные. Не дрогнут викинги – сделаем им хорошо. У меня в рукаве даже Вариации на гимн Норвегии припрятаны, с тех еще гастролей.
– Не сильно тебя отвлечет от австрийских проблем?
– Намек на мои гастроли в Вене и Зальцбурге через две недели. Только Моцарт. А это требует высокой сосредоточенности на музыке эталонного маэстро в течение всего времени, медитации у подножья и восхождения к таким вершинам, по сравнению с которыми Альпы покажутся игрушечными.
– Паганини меня всегда только строит, а Григ в третьей сонате заряжает все батарейки. Немного взбодримся. Единственная проблема – парковка. А потому пусть присылают машину с флажком.
– Они готовы на все. Когда порепетируем?
– Приезжай к полудню, если можешь.
– Я все могу.
По винтовой лестнице я поднялся на второй этаж и прошел в классную комнату. Почти все предметы и объекты в нашем доме носят те названия, которые им дал мой отец. И этот небольшой зал, занимающий весь этаж основного корпуса, в котором есть сцена, прекрасная библиотека и кабинет, он назвал скромно классной комнатой. Прекрасная акустика делала это пространство любимым местом наших занятий, классным во всех смыслах. Мы всей семьей тут учились. Мои родители – известные музыканты, виолончелист и певица. На данный момент проживали в Испании, в доме на берегу океана. Рациональное решение проблемы плотного гастрольного графика. А квартира в Мюнхене делала рабочие маршруты легкими и удобными. Мы получаем от этой работы большое удовольствие, и нам за наше удовольствие платят большие деньги. По-моему ситуация идеальная, лучше не бывает, любил повторять отец. И ни одна душа в мире не в проигрыше, что главное.
Я бросил быстрый взгляд на маленькую сцену с кабинетным роялем и пультами для камерных составов, крохотный партер и два огромных французских окна, закрытых роскошными шторами – пространство, битком набитое живыми призраками друзей-музыкантов, концертировавших или репетировавших тут со мной или с моими родителями. Эти стены пропитались звуками музыки до последнего атома. А если прибавить к этому виртуальному миру еще и сокровища музыки, таящиеся в нотах огромной библиотеки на задней стене классной комнаты, легко определить, где легкие и сердце дома. Желудок, как ему и полагается, располагался этажом ниже, в большой гостиной и внушительных размеров кухне. Помузицировав в свое удовольствие, побывав в разных системах, от барокко до додекафонии и алеаторики, музыканты спускались с небес и попадали в желудок, где достигали полной гармонии с бренным миром. Пиры, на которые попадали только музыканты, лучшие из лучших, где блестящие мысли и шутки сверкали ярче столового серебра.
Мобильный телефон – штука, которая тебя достанет везде. Он звонил и голосом М. С. предписывал немедленно явиться на завтрак. Возражений у меня не нашлось, и уже через пять минут я имел удовольствие лицезреть забавнейшую морду Черча, английского бульдога М. С. Он был копией премьер-министра, но куда более симпатичной. Никогда не гадил, в отличие от прототипа.
М. С. пригласил за стол, полностью накрытый для завтрака.
– Неужели дом продан, – сокрушался он.
–Скорее всего.