Тонкая материя
Шрифт:
Исполнительская манера нашей Ирэны экспрессивна. Все ее изящное, крепкое тело вовлечено в процесс извлечения звука, весьма непростой, поверьте, процесс: чтобы конечный контакт подушечек пальцев с черно-белой челюстью рояля дал максимально качественный результат, вся нервная система, все мышцы тела, все богатство внутреннего мира музыканта должны войти в гармоническое единство, стать великолепной машиной, послушной Богу в человеке. И даже этого мало.
Руки Ирэны колдуют над клавиатурой. Две белые птицы, они ныряют в океан в поисках пищи. И одновременно, это руки дирижера: интеллект, танец торжествующей мысли. Небольшая, совершенной формы, голова, объятая пламенем рыжих волос, как факел во мраке, узкие молочные плечи с крылышками лопаток – в полете. Узкая же спина падает к крутым бедрам, а стройные ноги отплясывают на педалях с ловкостью пилота. Позже, в тишине спальни, мы проходим Венецианский карнавал еще раз, все вариации; и вдохновенно импровизируем на уровне фантазии генуэзского волшебника. И из белоснежной, усыпанной золотистыми веснушками груди девушки без конца рождаются вздохи «мамочка дорогая».
Чистое безумие – вот моя первая реакция на случившееся между нами. Но именно
В нашей столовой мы насладились королевской гастрономией от Виктории Артуровны. М. С. возглавил наше застолье, угостил свежим анекдотом на профессиональную тему, но поглядывал на нас с Ирэной довольно подозрительно. Ирэна выглядела как греческая богиня. В мраморе.
– Как позанимались? – поинтересовался профессор.
– Ирэна – партнер от бога. – И только чистое восхищение прозвучало в моем голосе.
– Спасибо, Генрих! – на мраморном лице богини ожили огромные черные глаза прекрасной южанки и вспыхнули волосы. А под столом я почувствовал прикосновение ее туфельки и понял это как предложение хранить секреты. Предположение мое получило подтверждение в виде подчеркнуто дружеской улыбки, выбранной из богатейшего арсенала женских улыбок. Прекрасная актриса. И я подумал, что не уверен в ее положительном ответе на предложение руки и всего остального. А не уверен, не обгоняй.
– Хочу продать своего японца, – объявила Ирэна. – Он хороший, надежный… старик.
– Новая машина делает нас моложе, – сформулировал почти рекламный слоган М. С. – Что хочешь?..
– Мерседес.
– Седан?
– Внедорожник.
– Вот что не отнимешь у этого времени, при всей поганости ситуации в стране, это возможностей. В моей молодости пределом мечты было изделие отечественного автопрома. Губа не дура у тебя, деточка.
– А как бы я еще оказалась в такой компании? Такие мужчины!
Жизнь учит нас не слишком доверять умным женщинам. Ведь даже дурочки умудряются порой оставить нас в дураках, нас, таких умных! Таких мужчин!
Вечером, в полном одиночестве, в тишине большого дома, где-то в его темной глубине, в утробе, свободный от лишних мыслей и чувств, прохожу (пробегаю!) фугу Баха из первой сонаты. Великое свершение духа сверкает в сознании, как воздушные замки и горы. Оптимизм, отодвигающий зло.
Человек весь день ходит, стоит, сидит, но на ночь, если все нормально, ложится спать, сливаясь с ночью и горизонтом. Время отчета и вопросов к себе. Лежа на спине, я вспоминал прожитый день, все перипетии, каждое событие, каждый час, каждое слово и каждую ноту. Я чувствовал, что все, что произошло и случилось, было сделано хорошо и правильно. М. С. и Ирэна, с которыми я имел честь и удовольствие сыграть-прожить пьесу этого дня… были у меня перед глазами. Живые и в чем-то неуязвимые. Это было похоже на репризу в сонатном аллегро: все уже сказано и сделано, но нужно повторить. И когда по логике формы наступило время адажио, я восхитился его адекватности ночи: такое же медленное, тяжеловесное и глубокое. Какие-то полузабытые стихи рваными облаками прошли в засыпающей памяти…
с перламутровыми крылышками белый сверчок
как ты любишь сверчать в ночной тишине
разбудил меня стал звуковой свечой
в сердце высветил то что потяжелей
все неискупимые обнажил вины
счастья тонкий стакан разбил
подхватил тот звон и звенишь звенишь
свет включу почему он тебе не мил
почему умолк щуришься на свет
в тишине слышней пауза и звук
нам нельзя чтоб музыки прервался след
потеряемся все никого не найдут
…
он скоморошничал на скрипке зло
закатывал эстетам буффонады
но никогда так дико не везло
людским ушам такое лишь однажды
в размеренность секунд
распинает их и склеивает разом
по стенкам душ мгновения стекут
и залпом выпит изнуренный разум
его смычком водил сам Вельзевул
по струнам ангелы перстами пробегали…
Я не помнил продолжения, и сон тихо закрыл книжку, никем не изданную.
День перед вечерним концертом я старался провести просто и естественно встречая каждую новую минуту как маленький подарок которому нет цены я остро ощущал пульс и ритм течения времени потому что это было мое личное время проходящее сквозь все мое существо уносящее меня вперед и оставляющее в прошлом в одно и то же время я был тот удивительный механизм приводимый в действие мелодично звенящими ключами который способен на самые разные действия готовить себе скромный завтрак чистить зубы пить чай или кофе отмахиваться от тысячи мелочей быта быть замешанным во что-то невольно попадать в смешную ситуацию или катастрофу или в любовную историю из одной истории в другую нести в себе зародыши всех чувств и музыку ста концертов для скрипки символы образы жидкий металл застывающий в стали метафор и простые радости способность менять состояния переходя из субъекта на всех замках в объект чужого внимания улица подарила знакомство с новой соседкой очень молодой и поразительно красивой блондинкой нежная чистая кожа совершенные формы носа глаз губ подбородка овал лица кисти Рафаэля красивая фигура и голос сирены при чистой интонации и ни единой глупости в диалоге достойном прозвучать в хорошей пьесе имя Виктория я оценил как хороший знак джинсы USA черная кожаная курточка пока лес живущий своей жизнью озеро дорога обратно тонущий в синем небе серпик луны птицы фантастическая гармония чистые линии совершенства и ад бесконечной войны абсурд прекрасная жизнь и страшная смерть снять с полки памяти тяжелый том в нем один день одиссея маленького еврея фарш из сокровищ и мусора мира в другой руке у меня канон трагедий и комедий короля драмы в сердце музыка Баха вооружение непобедимого миротворца
Вечером, в Григе, все было забыто. Мужественная, хрупкая, знающая о смерти мучительную и удивительную правду и несущая именно поэтому несокрушимую красоту, музыка ошеломила норвежцев. Северная холодность, невозмутимость слетели с лиц дипломатических работников, неприкосновенность была нарушена властью короля норвежской музыки. Видимо, маэстро своих соплеменников добре знал. Супруга посла сидела с мокрым от слез лицом. Представители королевской семьи проявили большую сдержанность, но было видно, что они серьезно задеты. Сам посол счел возможным блаженную улыбку не скрывать. Ну а после "Венецианского карнавала" дипломаты зашумели как дети. Мы с Ирэной легко добили их Фантазией Сарасате на темы из оперы "Кармен". В этой вещи важно не дать утащить себя в виртуозность, помнить каждую ноту, какую убийственную цену платит за все Кармен. Это не игра, хотя в музыке – каскады и фейерверки. Но такова жизнь: ловушка, трагедия, хорошо, если высокая. Норвежцы поняли, встали и плохо владели собой. От восторга. Но ведь это и хорошо, музыка для этого и создана. Я дал Ирэне отдышаться, а сам принялся за сольные Вариации на тему Паизиелло, этот гимн независимости инструмента, воздвигнутый Паганини. Ария, на которую наверчены вариации, называется "Как сердце замирает". Суровые викинги и роскошные валькирии вдруг ощутили себя на борту авиалайнера, попавшего в поднебесный шторм. Ямы и горки головокружительных пассажей заставляли их сердца замирать, брови при этом взлетали, глаза округлялись, губы вытягивались в дудочки. И все это почти синхронно! В такие минуты душа артиста и получает свою плату лучшей валютой. На бис я выполнил волю заказчиков: Первый и Двадцать Четвертый каприсы Паганини прозвучали как Ключ и Заключение к сокровищнице скрипичной музыки.
Секретарь посольства, с которым мы встретились после концерта в небольшом кабинете, вручил мне красивый конверт с приятно тяжелым содержимым (я немедленно вспомнил про декларацию о доходах) и пресек нашу с Ирэной попытку смыться по-английски: посол-де и высокие гости, да и все посольство просто жаждут видеть нас на банкете. Вильома обещали охранять до последней капли и, нечего делать, мы вошли во внушительного вида помещение для приемов, где от небольшой толпы шикарно одетых мужчин и разодетых (или искусно раздетых) дам стоял в воздухе гул: волны фонем норвежского сталкивались, смешивались, дробились, сливались в гармоническом хаосе. Наше появление стало сигналом: аплодисменты и рассаживание за огромный овальный стол, накрытый с королевской роскошью. Немецкий фарфор, великолепный хрусталь, серебро и яркие цвета всевозможных деликатесов… А главное, запахи! Так пахнет только очень качественная пища, боги свидетели. Меня усадили между двух рослых и довольно молодых валькирий, старавшихся наперебой услужить и ублажить соседа с такой энергией, что через десять минут я почувствовал себя в бурных волнах Норвежского моря. Ну и северяночки, удивился я. Штормит! После большого фужера шампанского, который мне пришлось осушить под бдительным взором посла, провозгласившего тост в нашу музыкантскую честь, я мог позволить себе только немного водки, И Я ВЫБРАЛ ФИНСКУЮ. "Абсолют" был настоящим (в наших магазинах порой нарвешься на такую гадость!), прекрасная закуска, и понеслась душа в рай, как говаривал один любитель пожить, теперь покойный. С противоположной стороны мне лучисто улыбалась юная особа королевских кровей. Она успевала все: уплетать за обе щеки, смеяться своим грудным смехом, сводящим с ума мужчин, заигрывать сразу с двумя кавалерами, доводя их до дуэльного состояния и болтать со мной о музыке. Призналась, что она скрипачка тоже, пианистка, певица. Для принцессы что-то многовато всего. Достаточно того, что ты принцесса. Боковые дамы игрой на инструментах похвастать, скорее всего, не могли, но решительно избрав своим инструментом меня, испытывали на мне весь арсенал средств женского обольщения, вплоть до концентрации мужского внимания на умопомрачительно роскошных бюстах (неужели все-таки силикон? а жаль), причем, без намека на ревнивое соперничество, а что, чем норвежки хуже шведок с их тройками! Почти невидимые официанты скользили между столом и кухней, я потерял счет блюдам, но, удивительное дело, объевшимся себя не чувствовал, настолько легкой была еда, а водку я контролировал – два-три маленьких глотка. Рай: принцесса глаз с тебя не сводит, по бокам секс-бомбы ведут подрывную работу, прекрасный стол, всеобщее восхищение твоей особой, карман набит честно заработанными деньгами, бог не обидел ни внешностью ни талантом (то есть способностью к длительной сосредоточенности плюс необходимый для виртуоза реактивный мышечный двигатель класса "люкс", что дает свободу), но… Что-то на краю сознания или даже под ним тревожило, кололо ледяными ножичками беспокойства. Родители. Может, что с отцом? Два года мы живем в разных не то, что квартирах или городах – странах! У отца с матерью хорошие контракты в Испании и дом под Мадридом. Виолончелист и певица, как Растрап и Вишневская, но без их политического пыла. В последний раз виделись мельком, проездом, в аэропорту, и на лице отца мне почудилась тень. Как облачко, на миг закрывшее солнце. Черт возьми, возьми и позвони! Но я не успел: мобильник в кармане проснулся сам. На дисплее телепатическим образом стояло МАМА.
– Гарик, ты можешь говорить?
– Мама!
–Какой-то шум…
–Банкет.
–Найди тихое место.
– Сейчас-сейчас!
Большой холл был пуст и слабо освещен.
– Мама, я готов!
– Папа заболел и… Приезжай.
– Хорошо.
Вопросов, которые обожгли сознание, я не задал. Хотелось оставить себе хоть какой-то ничтожный шанс.
Хорошо, что проблема с почти немедленным перемещением в Мадрид возникла в месте, где такие проблемы легко решаемы. Посол, проницательный читатель по чужим лицам, расспросил, проникся и распорядился. В результате был забронирован билет на ближайший рейс. Я переговорил с Ирэной, передал ей ее долю и простился.