Тонкая материя

Артёмов Виктор

Да, музыка… Вот где соблюдение законов вещь не вынужденная, заставляющая быть послушным, смирять свои анархические поползновения, не поддаться стихии разгула страстей, нет и нет. Музыка для меня это радость совпадения с физикой нашей реальности. Мое тело, мой мотор, работающий в ритме Земли, нашей системы, раскрученной нашей звездой (простая, обычная звезда, но для нас нет звезды прекрасней!), в восторге от огромных скоростей, с которыми движутся небесные тела. Музыка это прежде всего математика и физика, идеальная форма (гамма, аккорд), с которой начинаются фантастические путешествия в реальный мир человеческих страстей; настоящее музыкальное произведение бесконечно, как время. Я ставлю

на пульт Сонату Баха или Бетховена и начинаю сотворение мира заново. Музыка это таинственные темные залы вечности, где есть все, что есть вообще и что-то еще. Моя роль – в отыскании тех подробностей, которые скрыты в тех залах и которые есть трепет обливающихся кровью наших сердец, наша жажда жить и преодолевать безумие жизни.

Я летел (черт возьми, когда мы научимся ездить спокойно!) по трассе, почти машинально поддавшись силе, притаившейся в мощном двигателе, способном выдать еще один табун лошадей. И тогда скорости вырастут до катастрофических, и холодный ветерок смерти подует над ухом, у виска, и вот это уже будет самое настоящее безумие. Воображение самовольно рисовало мне прекрасное лицо певицы. Интересно, хорошая она певица? Настоящая джазовая певица еще большая редкость, чем оперная. Дар импровизации, без которого джазовому солисту не обойтись, это дар божий.

Еще вопросы, возникавшие в связи с личностью певицы, я решил пока себе не задавать. Потом, если будет потом.

Улетающий назад пейзаж, мое вторжение вместе с мощной машиной в будущее, уносящиеся в прошлое встречные машины – вся эта динамика пульсаций времен, темпов и ритмов всегда действовала на меня завораживающе. Эта простая музыка движения приближала к тайне первых побуждений человека заняться музыкой – вырезать первую флейту, которая через тысячи лет вырастет в «Волшебную», из рога животного, из вопля от боли или восторга, из воинственного клича и ужаса перед бездной сложить «Полет валькирий» и в конечном итоге стать демиургом в создании нового мира – тонкой материи музыки. Быть в плену у магии и магов этой материи, служить сверхпроводником живых и ослепительно прекрасных звуков музыки – на такой плен я иду всей своей свободолюбивой душой. Из такого кредо хорошо тянуть струны к жизненным смыслам, именно во множественном числе: один смысл всей тяжести проблем не потянет.

Свернув с трассы на лесную дорогу, я через пять минут был у ворот нашего дома. Электроника сработала четко, ворота разъехались, впустили нас с машиной во двор и сомкнулись за нами. Свою машину я искренне причисляю к живым существам, восхищаюсь ею, как раньше всадник своим прекрасным скакуном, считаю подругой, верной, как скрипка. Ворота гаража медленно ползут вверх, и открывается пространство на три машины. Пустое, потому что мамина хонда вместе с хозяйкой в Питере. «Фигаро» ставили по всему миру бессчетное количество раз, что-то новое создать невозможно, свежесть подачи зависит от максимально возможного приближения к Моцарту, стилю и духу его музыки; секрет успеха в плодотворном парадоксе.

Поставив машину в гараж и закрыв за собой еще одни ворота, я вошел в дом и практически не покидал его, занимаясь разными делами, накопившимися за последнее время, до возвращения мамы. Удивительно, как много разных вопросов и проблем мы теперь решаем, не сходя с места – с помощью инета. Виртуальный мир палка о двух концах, но я выбираю хороший конец. Все надо делать без фанатизма, от которого главные наши беды.

Когда мамина хонда через несколько дней въехала во двор и мама вышла из машины и взглянула на дом, я почувствовал себя не таким одиноким и несчастным. Все эти дни, бродя со скрипкой в руках по дому, занимаясь на инструменте со смычком и без него, путешествуя, посредством инструмента-ключа,

во времени, я не раз и не два бывал буквально пригвожден острейшим чувством сиротства в доме, который построил отец. Он вложил в эти стены душу, и такое местопребывание его души мне было понятно, близко и зримо, но мне отчаянно, по-детски, не хватало его самого, всего целиком. И только мама могла заменить несчастье на счастье, правда, неполное. А полного счастья не бывает.

Я вылетел во двор и оказался в маминых объятьях. От нее пахло кофе и чем-то еще, потрясающе приятным, мгновенно превращающим меня в десятилетнего мальчика. И она еще вчера пела Графиню в моцартовской «Свадьбе», то есть действительно была этой самой графиней, до мельчайших подробностей. И для нее главной профессиональной проблемой всегда было: без травмы выйти из чужой психики и полностью вернуться в свою. И окружить ее особенной заботой было бы правильней всего. Пока она отмокала в ванной, я накрыл стол.

– Как твоя Розина?

– Кажется, без особых потерь.

– Это значит – великолепно.

– Спасибо. Моцарт – тысяча чистых струй. Чувствуешь омытой, очищенной и хранимой ангелами.

– Несмотря на все эти интрижки, страсти и страстишки, прозу и окружающих уродцев.

– Да! Его музыка прощает всех.

– Бог – и есть бог.

– А как Керубино? – В этой роли дебютировала юная певица, и мама «болела» за нее.

– Ничего, молодец. До Юинг далеко еще, до Бартоли никто не дотянет (хотя в роли мальчишки она немного забавна). Но для начала неплохо. Во втором atto у нее ария потрясающей красоты, планка высокая. И она дотягивается. Ну, почти.

Я с восхищением и гордостью обнимаю взглядом свою создательницу.

– Мама, ты прекрасна.

Она улыбнулась, ее было приятно, но было в ее улыбке больше горечи, чем радости.

– Да, все это осталось тут, а тот, для кого все это, все внешнее и все сердце – там. Это слишком жестоко, так неправильно…

Что я мог ответить моей бедной маме?

– Мам, когда я слышу что-то прекрасное, ну что – двадцать третий концерт Моцарта, адажио, я твердо знаю, что Бог есть, есть чудо. Да ведь весь этот мир, жизнь – великое чудо. Вся эта химия и физика, таинственно переходящая в метафизику, наши гении, равные античным богам… Или возьми Вторую партиту Баха, нашу скрипичную, сольную: входишь в нее, вот тебе четыре танца, прекрасные, совершенные в своей простоте и совсем не ожидаешь встретить в ее глубине выход в открытый космос – Чакону. Для меня эти четырнадцать минут как четырнадцать световых лет. Это же, согласись, бессмертие в звуках.

– Конечно, ты прав, мой милый. Просто я немного устала – вот и все.

Жизнь – это расходы. Смерть – нулевой баланс. Конечно, жизнь это не только расходы, но и все остальное, в том числе и нулевой баланс. Ясное дело, каждый человек в старости мечтает, чтобы богиня Артемида «тихой стрелою своею его безболезно убила», но мне мечтать об этом рановато, время подхлестывать себя, держать хорошее аллегро и успевать, успевать, ведь порой счет идет на секунды, мгновения, ведь смерть стоит перед нами, как стена, которую надо преодолеть. Пройти. Есть способы.

Один из способов, проход, я нахожу всегда в Фуге из второй сонаты Баха для скрипки соло, когда ближе к концу, запутав погоню, уходишь в незаметную дверь и попадаешь в другой мир и с улыбкой наблюдаешь оттуда, как мечутся преследователи и растворяешься в стремительной росписи тридцать вторыми, поставленной твоим богом. Я почти дошел до заветной двери, но тут ожил мобильник. Шеф М. С. Из земли обетованной?

– Чем занимаешься? – голос М. С. настолько богат трудно расшифровываемыми интонациями, что даже в коротком вопросе их несколько.