Тонкий человек
Шрифт:
– Это очень любезно с вашей стороны, мисс Чарльз, но арестованным запрещается давать алкогольные напитки или наркотики, если только они не рекомендованы врачом. – Он посмотрел на меня. – Разве не так?
Я сказал, что так. Остальные выпили.
Наконец, Гилд поставил пустой стакан и поднялся.
– Мне придется забрать пистолет с собой, но вы об этом не беспокойтесь. У нас будет масса времени, чтобы поговорить, когда вы поправитесь. – Он взял Нору за руку и неуклюже поклонился. – Надеюсь, вас не обидело то, что я недавно сказал: я имел в виду...
Нора умеет очень
– Обидело? Мне это польстило!
Она проводила полицейских и их пленника до двери. Кейзер ушел уже несколько минут назад.
– Он очень мил, – сказала она, вернувшись из прихожей. – Сильно болит?
– Нет.
– Это я во всем виновата, да?
– Чушь. Как насчет того, чтобы выпить еще капельку виски?
Она налила мне еще.
– Я бы на твоем месте сегодня много не пила.
– Я не буду, – пообещал я. – Пожалуй, я не отказался бы от рыбы на завтрак. И поскольку с заботами, похоже, на некоторое время покончено, ты могла бы попросить привести снизу нашего нерадивого сторожевого пса. А также сказать телефонистке, чтобы ни с кем не соединяла: возможно, будут звонить газетчики.
– Что ты собираешься сказать полиции по поводу пистолета Дороти? Ведь тебе придется им что-то сказать, верно?
– Пока не знаю.
– Скажи мне правду, Ник: я очень глупо себя вела?
– В самый раз, – я покачал головой.
– Ах, ты гадкий грек, – рассмеявшись, сказала она и направилась к телефону.
IX
Нора говорила:
– Ты просто выпендриваешься, вот и все. И ради чего? Я и так знаю, что пули от тебя отскакивают, совсем не нужно мне это доказывать.
– Мне вовсе не повредит, если я встану.
– Тебе также не повредит, если ты полежишь в постели хотя бы один день. Доктор сказал...
– Если бы он что-нибудь понимал в медицине, то вылечил бы сначала свой насморк. – Я сел и спустил ноги на пол. Аста пощекотала их языком.
Нора принесла мои тапки и халат.
– Ну, хорошо, герой, вставай и истекай кровью на ковре.
Я осторожно встал на ноги; если бы я не делал резких движений левой рукой и держался подальше от передних лап Асты, похоже, все было бы в порядке.
– Ты сама посуди, – сказал я. – Мне не хотелось, связываться с этими людьми – до сих пор не хочется – и много ли пользы это нам принесло? В общем, я не могу так просто плюнуть на все, что произошло. Мне нужно разобраться.
– Давай уедем отсюда, – предложила она. – Поедем на Бермуды или в Гавану на недельку-другую, или же вернемся на Побережье.
– Мне все равно пришлось бы рассказать полиции какую-нибудь историю про то, откуда у меня пистолет. А вдруг окажется, что это именно тот пистолет, из которого ее убили? Если они еще не знают, то скоро узнают.
– Ты правда думаешь, что это тот пистолет?
– Я просто гадаю, дорогая. Сегодня мы пойдем к ним на ужин и...
– Никуда мы не пойдем. Ты что, совсем спятил? Если тебе нужно кого-нибудь увидеть, пусть он сам сюда приходит.
– Это не одно и то же. – Я обнял ее. – Не волнуйся из-за этой царапины, со мной все в порядке.
– Ты выпендриваешься, – сказала она, – тебе хочется показать людям, что ты – герой, которого не остановят никакие пули.
– Не будь врединой.
– Я буду врединой. Не допущу, чтобы ты... Я закрыл ей рот ладонью.
– Мне нужно взглянуть на Йоргенсенов, когда они вместе и у себя дома, мне нужно повидать Маколэя, а еще мне нужно поговорить со Стадси Берком. В последнее время мне слишком часто наступали на мозоль. Я должен кое в чем разобраться.
– В тебе столько дурацкого ослиного упрямства, – пожаловалась она. – Ну что ж, сейчас еще только пять часов. Полежи, пока не придет пора одеваться.
Я удобно устроился в гостиной на диване. По нашей просьбе снизу принесли газеты. Морелли, похоже, стрелял в меня (дважды согласно одной из газет и трижды согласно другой), когда я попытался арестовать его за убийство Джулии Вулф, и состояние мое было настолько критическим, что о посетителях или о переезде в больницу не могло быть и речи. В газетах напечатали фотографии Морелли и одну мою, тринадцатилетней давности, где я был снят в прелестной забавной шляпе в те дни, когда, как мне припоминалось, работал над делом о взрыве на Уолл-Стрит. Остальные статьи об убийстве Джулии Вулф были, по большей части, довольно неопределенными. Мы как раз читали их, когда пришла наша постоянная юная посетительница Дороти Уайнант.
Я услышал ее болтовню еще у двери, когда Нора ей открыла:
– Они ни за что не хотели сообщать вам о моем приходе, поэтому я прошмыгнула тайком. Пожалуйста, только не прогоняйте меня. Я буду помогать ухаживать за Ником. Я буду делать все, что угодно. Пожалуйста, Нора.
Норе, наконец, удалось вставить слово:
– Проходи в комнату.
Дороти вошла и выпучила на меня глаза.
– Н-но в газетах писали, что вы...
– Неужели я похож на умирающего? Что с тобой случилось? – ее распухшая нижняя губа была рассечена, на одной скуле был синяк, на другой щеке – две царапины от ногтей, а глаза покраснели и опухли.
– Меня мама побила, – сказала она. – Посмотрите. – Она бросила пальто на пол, оторвала от платья пуговицу, вытащила из рукава одну руку и, чуть приспустив платье, показал мне спину. На руке у нее темнели синяки, а всю спину крест-накрест пересекали длинные красные рубцы от ремня. Она заплакала.
– Вот видите? Нора обняла ее.
– Бедняжка.
– За что она тебя побила? – спросил я.
Она отвернулась от Норы и опустилась на колени возле моего дивана. Подошла Аста и принялась ее обнюхивать.
– Она подумала, что я приходила... приходила к вам разузнать насчет отца и Джулии Вулф. – Речь ее прерывалась рыданиями. – Она сама за этим сюда и приходила... чтобы узнать... и решила, с ваших слов, что я пришла по другому поводу. Вы... вы внушили ей – так же, как и мне, – будто вам нет дела до случившегося, и все было в порядке, пока мама не увидела сегодняшние газеты. Тогда она поняла, что вы лгали, будто не имеете с этим делом ничего общего, и начала меня бить, чтобы я призналась, о чем вам здесь наболтала.