Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

Но боцман вернулся, хотя попал в больницу и боль­ше месяца провалялся в гипсе. Егор запретил Нине навещать его, тем более, что боцман настрочил на парня заявление в милицию.

Как ни старалась Нина доказать невиновность сына, на ее слова, синяки и шишки, не подтвержденные справкой эксперта, никто не обращал внимания. Егор две недели отсидел в милиции за хулиганство.

Уже вернувшись домой, он узнал от Нины, что несостоявшийся отчим сумел сорвать с матери прилич­ную сумму на лечение и мировую, иначе обещал от­дать Егорку под суд.

— Он пришел не один. С ним целая свора нагря­нула. Я испугалась. Их

надо было увидеть, чтобы по­нять меня. Постаралась скорее избавиться.— Когда ж пришел? Он же в больнице лежал,— вспомнил парень.

— Его собутыльники принесли. Прямо из больнич­ного коридора. Так выпить захотели, что ждать выздо­ровления уже не могли. Едва получили деньги, бегом в магазин. А этого, боцмана, у меня оставили. Забыли о нем, а может, специально так придумали, но я выз­вала милицию. Когда приехали, рассказала все, по­просила его убрать от нас. Ох, и поднял он здесь хай, обозвал нас с тобой по-всякому. Но его быстро успо­коили, пообещав, что отвезут не в больницу, а в каме­ру, к тебе по соседству.

— Мам, скажи, и зачем он был нужен?

— Сынок, милый, очень трудно одной. Когда по­взрослеешь, поймешь меня, ответила Нина устало.

— Но ведь не стоит вести в семью первого встреч­ного,— впервые упрекнул Егор мать.

— Мне теперь не до выбора. Ни те мои годы. Не того, кто мне понравится, а тому, кто согласится, рада. Ведь вот и ты, едва отец погиб, от рук отбился, друзей нашел, с девчонками всякими связался. Они к добру не приведут. Вот и решила этого принять. Поверила, что отца заменит, но не вышло,— низко опустила голо­ву Нина.

— Мам, давай не кривить душой друг перед дру­гом. Много ли внимания уделял мне отец? Сколько себя помню, вдвоем с тобой жили и все время ждали его. А он приходил и ложился спать. Постоянно уста­вал. Сколько раз мы собирались с ним на каток? Так и не сходили ни разу. Ладно, прошло, теперь и меня туда не тянет. Так же было с зоопарком. В цирк обещал сводить. Я так и не дождался. Уже потом вместе с ребятами везде побывал. Но это уже не то. Я перерос свою детскую радость. Пропал восторг. Я постарел в ожиданиях, из детства сразу в старость шагнул. Без остановки в юности. Она прошла мимо.

— Егорка, мальчик мой! Чего ж тебе на хватает? Разве в чем отказывала?

— Не в том беда, но когда прошу тебя побыть со мной или пойти вместе, всегда отказываешься. У тебя постоянно свои дела, заботы, меня в них нет. Наши жизни, хоть и рядом, но чужие. Ты стала совсем дру­гой. В детстве я помню тебя иной. Неужели смерть отца так резко все поменяла?

— Сынок, не суди так строго! В детстве ты всегда был со мной. Теперь я все чаще одна. Не приведись тебе испытать горечь одиночества! Поверь, все может осилить человек: голод и боль, жажду и холод, а вот от одиночества с ума может сойти.

Егор тогда не поверил. Ведь вот вокруг живут люди, смеются и плачут, а Нина сошла с ума в многоквартир­ном доме от одиночества. Егор в то время служил в армии. Он так и не увиделся, не простился с нею. Она умерла в больнице для душевнобольных.

Платонову о ее смерти сообщили с большим опоз­данием. Может, потому до сих пор так и не узнал, где она похоронена.

— Мне не важно, кем ты станешь, когда вырас­тешь. Гражданским или военным, лишь бы не дрожала твоя семья в ожидании, вернешься ли домой живым,— часто говорила Нина.

Нет, Тамара не боялась за Егора.

Это он видел и чувствовал. Может, потому, что почти ничего не знала о его работе? Ведь помимо нее он сумел закончить академию. Разрешили ему как практику, в порядке иск­лючения. И не только ему, но и еще нескольким инвалидам-афганцам, которые, став калеками, учились жить заново.

«Черт знает что! Выходит, я никому не был нужен с самого детства, кроме Зои! — вспомнились теплые губы, прохладная грудь, упругое тело женщины.— Она отыскала, единственная изо всех угадала меня. А ка­кая ласковая, послушная! И почему не встретилась раньше? Может, совсем иначе сложилась бы жизнь? Хотя... А кто теперь мешает? Ведь сам себе хозяин,— глянул в сторону, увидел Марию Тарасовну. Та вязала, считала петельки, беззвучно шевелила губами.— Куда ж ее от меня? Обоим не повезло, ей — в материнстве. Мне — в юности. А разбежись мы, может, хуже будет, опять не сложится. Вдруг и она не выдержит одиноче­ства? Свихнется с горя! Ведь двое уже предали! Куда больше? Не вынесет. А каково мне жить потом?» — думал Платонов, засыпая.

Через два дня Егор услышал от Касьянова о не­приятности в зоне Соколова.

Федор Дмитриевич вызвал Платонова объявить ему, что Егор по приказу руководства назначен начальни­ком спецотдела зоны. Поздравив, спросил:

— Слышал, что у Сашки стряслось?

— Нет!

— Он сегодня обещал появиться.

— Неприятность случилась? — дрогнул Егор.

— Разве хорошее у нас бывает? Давай самого дож­демся. По телефону я так и не врубился. Чертовщина какая-то! Сам Соколов срочно в отпуск на материк за­просился. К бабке своей, в деревню, на Украину. Она — то ли ворожейка, то ли знахарка. Короче, из ведьма- чек. Он к ней мылится. Говорит, что достал Медведь. И не только его, но и начальника охраны, с которым отлавливали того пахана. Ерунда все это! Не может быть! Какой бы ни был тот Медведь, он уже мертвый. Что может сделать живому? Ну, присниться или приви­деться. Да и то мне кажется, Санька часто думает о нем. Меньше бы вспоминал, реже фантазии во сне являлись бы! Ведь кто нынче тот пахан? Сущий прах!

— А кто смеялся на рыбалке? Медведь? Челове­ческим смехом? Я сам слышал,— не согласился Егор и спросил,— что с начальником охраны? Он жив?

— Дышит. Куда денется? Но кто-то ранил его. А вот кто? Не поймали! Никого вокруг, ни единой живой души. А нож в ребре! До сердца на сантиметр не достал. Как понимаешь, ножи сами не летают. Кто-то метнуть дол­жен был прицельно...

— Где ж его припутали,— поперхнулся Егор.

— Не знаю, но только его. Ефремов нынче и по малой нужде один не выйдет, хотя он и раньше таким был. Трусоватый мужик,— сморщился Касьянов.

— Это тот, который на рыбалке с нами был? Во­лодя?

— Ты не путай! Володька — мужик-кремень! И Аф­ган, и Чечню прошел. Этот самого черта в бараний рог свернет. А начальник охраны — Ефремов, маленький мужичонка, но жадный и подлый. Давно б отделался от него Саня, но у Ефремова в области рука имеется волосатая. Другого давно б выбросили, ведь вон сколь­ко побегов пресечь пришлось. Все — его недосмотр, но работает. Хотя Соколов много раз просил заменить. Словно не слышат. А случись, не поймают беглецов, первым будет держать ответ Иваныч. Выбросят с ра­боты, да еще такое напишут в трудовую, что до конца жизни никуда не возьмут. Вот так-то оно!