Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Федь, нож не примерещился. Его видели и в ру­ках держали. Ефремов чуть не откинулся. Теперь за меня возьмется пахан,— дрогнул голос Соколова.

— А мог кто-нибудь из охраны, один за всех свести счеты с Ефремовым? — спросил Федор Дмитриевич.

— У него со своими прекрасный контакт. Если та­кое действительно предположить, зачем охране нужно было раньше времени шухер поднимать? Дождались бы, пока Ефремов умрет, а уж потом сообщили бы, злился Соколов.

— Он, кроме врачей

и тебя, кому-нибудь рассказы­вал о Медведе? — спросил Егор.

— Откуда мне знать? — отмахнулся Александр Ива­нович.

— А нужно спросить.

— Зачем?

— Не исключено, что у вас с ним один на двоих враг имеется, но не из преисподней, а реальный, жи­вой. Только очень опытный и коварный. Тем более, что у вас половина зэков — киллеры, профессиональ­ные мокрушники.

— Эти без навара не бзднут! А за нас с Ефремо­вым кто отслюнит?

— Не скажи! С другим начальником зоны по-теплому договориться можно. Тем более, если из ментов пришлют. Они голодные, жалованье копеечное. Уло­мать их можно легко. Вот и подумай, откуда брызги летят? — советовал Платонов.

— Нереально. Нас спихнуть, убрать, других поста­вить... Где гарантия, что они не круче. Да и кто стол­куется с зэками на побег? Ведь за такое самому на шконку подзалететь можно! — качал головой Соколов.

— Это вы так думаете, а другие — иначе! — не со­глашался Егор.

— Иного не представишь. Если из зоны оборвался зэк, хоть сдохни, но найди его! Иначе — за ротозей­ство, а его еще считают пособничеством, под военный трибунал ставят,— взялось красными пятнами лицо Со­колова.

— Теперь многое иначе. И за поимку преступника даже ментам награды и премии дают. Притом, если тот козел у них из камеры слинял.

— До нас такое покуда не дошло! Скорее без зар­платы на год оставят. И дыши как хочешь, а ты на премии губы развесил. Наша жизнь собачья! Прови­нился — враз на цепь. Да так приморят, что баланда подарком покажется,— отмахнулся Касьянов.

— А вашего предшественника осудили? — спросил Егор Соколова.

— Нет. Выкинули с работы под жопу. Я так слыхал. Что с ним на самом деле случилось, не знаю. Мы не общались. Он много старше. Хотя, правду сказать, кого там было наказывать? Человеку за семь десятков лет. Пять раз рапорты подавал. Все некем заменить было. А когда приперло, враз откопали. Старик, как говори­ли, мигом в больницу свалил. От радости или с горя у него инсульт случился. Уж не знаю, выкарабкался он или нет? О нем и теперь молчат.

— Умел старик делиться! — вставил Егор.

— Ты это о чем? Шизанулся ненароком? Да он в нашей системе полвека отбарабанил! Чище любого алмаза! — вскочил Соколов, разозлившись на Плато­нова.

— Почему других судили, а его — нет? —

никак не успокаивался Егор.

— Он умирал, лежал в коме! Заслуженный чело­век. О таком только ты можешь такое вякать. У тех, кто его знал, ни мысль, ни язык не повернулись бы предположить грязь.

— А у него жена не врачом работала?

— Что ты хочешь сказать этим? — нахмурился Александр Иванович.

— Да то, что родному мужу любой диагноз изобра­зит!

— Ну, и козел! Отморозок паскудный! — не сдержал­ся Соколов. Он подошел к Егору, заметно побледнев.

— Иваныч, не кипи! Я вовсе не хочу обидеть. Лишь вслух сказал то, о чем подумают или спросят другие. Им стоит отвечать убедительно, эмоции не помогут. Да я сам видел Медведя у костра, слышал смех, но другие все равно не поверят. Ведь прежде чем боль почувствовать, надо самому на ежа голой жопой сесть. Так доходчивей. А слова — лишь звук,— оглянулся Егор на звук открывшейся двери.

Вошедший охранник ждал, когда Касьянов разре­шит ему доложить и, едва тот кивнул головой, выпа­лил скороговоркой:

— Бабу размазали в бараке!

— Кого?

— Фискалку! Ту, что наркоманок заложила.

— Она осведомительницей была? — глянул Федор Дмитриевич на Платонова. Тот ветром вылетел из ка­бинета начальника.

Всякое видывали за годы службы оперативники и охрана зоны, но такое потрясло каждого. В луже крови лежало то, что осталось от женщины. Выкручен­ные, сломанные руки и ноги, голова неестественно по­вернута на спину. Вырванный изо рта язык окровав­ленной тряпкой валялся рядом. Глаза выколоты рас­каленной арматурой.

— Мама родная! Это что ж с нею утворили? — огля­дел зэчек Платонов.

Те сделали вид, что и не заметили вошедших.

— Кто утворил? Кто убил ее? — спросил Платонов бригадиршу.

— Не знаем. Пришли с ужина, она валяется. По­просили охрану убрать, чтоб не воняло.

— Всех в душ! До единой твари! Пока не сдохнут. Устройте им помывку! — указал Егор охранницам на зэчек.

Те не стали ждать, кулаками и прикладами погнали всех в душ и включили брандспойты с ледяной водой, направили на женщин.

— Держись, бабы! Не ссать перед лягавыми! Пусть сохнут от зависти! — повернулась к брандспойту тол­стой задницей бригадирша, пробуя вилять ею.

Но вторая тугая струя сшибла с ног, баба покати­лась по полу, кляня охранниц.

— Эй, бугриха! Вонючка облезлая! Расшиперься, я тебя, клизьма, со всех сторон отполощу!

— Давай контрастный душ им вломим! — предло­жили включить кипяток. Охранниц уговаривать не сто­ило.

Горячая вода стеганула по ногам и спинам. Послы­шались крики, визг, вопли.