Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

— О! Да это не просто платок, в нем ключ от квар­тиры. Видишь, булавкой пристегнут. Это уже что-то. Имеешь успех у женщины, если тебе такое доверили!

Ни соврать, ни выкрутиться. Платонов сидел слов­но на горячих углях голой задницей и мысленно ругал Зойку последними словами.

— Скажи хоть, кто она? — настаивал Соколов.

Егор молчал.

— Чего заткнулся? Или с кем-то из зоны спутал­ся? — нахмурился Касьянов.

— Да нет же, нет! — вырвалось отчаянное.

Федор Дмитриевич разулыбался.

—

Пронесло!

— Чего ж скрываешь? — не отставал Соколов.

— Пока рано говорить, да и не о чем. Между нами ничего.

— Не темни! Ключи от дома чужим не дают и не доверяют. Мы с Федей тертые, побывали в передел­ках. И эта ситуевина нам тоже знакома. Колись, дружбан! Сам скажи,— предложил Александр Иванович.

— Ну, это мое личное дело. Она мне — не жена. Таких еще сколько будет. О каждой докладывать дол­жен?— упрямился Егор.

— Ты где работаешь? Под кобеля откосить хочешь? Мы ли тебя не знаем?—усмехнулся Соколов.

— Ну, что вам от меня надо? Я же не лезу к вам в души! — взмолился человек.

— А кто в твою суется? Пойми, если оступишься, больно будет не только тебе, а всем нам.

— Она уже вольная! Отбыла свое ни за что,— рас­сказал о женщине все, что знал.

Касьянов слушал молча, уставившись в огонь костерка, изредка подкладывал сухие ветки, ждал, когда вскипит чайник.

Александр Иванович сидел на пеньке, сцепив руки до бела. Изредка качал головой, о чем-то напряженно думал, вслушивался в каждое слово Егора, Не пере­бивал. Когда Платонов умолк, Федор Дмитриевич ска­зал задумчиво:

— Если решишь остаться с нею, сложности тебя, конечно, не минуют и через годы. Ты это знаешь сам. У нас легко получить спецотметку в паспорт, а вот смыть ее попробуй.

— Федь, не в том беда. Тут милиция пошла б на­встречу. Есть свои мужики, надежные, быстро б очис­тили. Но Егор в нашей системе до пенсии, а значит, здесь, в Поронайске вынужден жить. В городе, мне вам не говорить, все друг друга знают с отметками и без них. Один есть выход: уехать на материк. Но это нереально. На новом месте все заново придется на­живать и устраиваться. Как сложится, куда возьмут и кем, какая зарплата, а главное, сколько лет служить до пенсии? Вдвое больше! А зарплата притом — вдвое меньше. Поневоле задумаешься!

— Егор, а ты что надумал?

— Пока ничего не решил. Рано. Присмотреться нуж­но, чтоб не получилось как с Томкой... А может, так и оставлю, как есть, не создавая семьи. Кому она нужна теперь? Мне даже удобнее без обязанностей. Никаких забот, да и Зойка в жены не рвется.

— Ну, я — не советчик в таких делах. Только одно запомни крепко, это — Сахалин. Путевую бабу из-под носа уведут. Хорошая женщина на сугробе не заваля­ется. Пока ты к ней присматриваешься, ее из рук выр­вут. С год одна поживет, пока привыкнет к ней город, а если местная, в любой день уведут,— говорил Кась­янов задумчиво.

— Тужить не стану. Найду другую.

К женщине не стоит привыкать, да и не хочу обнадеживать. Я не связываю ей руки. Сам предлагал найти другого, говорил, что не смогу жениться. Она, кажется, поняла и согла­силась.

— А ты, дружбан, трусоватый! С бабой в постель ложишься на ночь, потом обижаешь ее! Как последний чмо, отморозок, а не мужик! Не хочешь жениться, не базарь вслух! Сделай вашу связь радостной. Пусть она не ругает, а ждет тебя, дурака! — выпалил Соколов, не глядя на Егора, и кинул ему на колени платок с клю­чом.— Бери! Тебе это — лучшая награда. Не позорься даже при временной связи. Мужика в тебе оценили, а человека сам не роняй. Дошло или нет? — глянул колюче.

— Пусть время покажет! — сунул платок в карман, не глядя.

— Кому покажет, другого накажет,— обронил Кась­янов.

— Не велика потеря,— отозвался Егор эхом.

— Тебе виднее...

— Большее упустил.

— Сам дурак! Твоя Томка — нормальная женщина. Ее стоило любить и беречь, а ты ее как домработницу запряг, без просвета. Да если б я свою вот так держал, она от меня давно б слиняла. И Федю бросила б жена! Верно говорю? — повернулся Соколов к Федору Дмит­риевичу.

— Теперь уж нет. На дачу ездим, а раньше тоже в кино водил, гуляли по берегу моря. Или в гости с со­бой брал. Вечерами по городу гуляли. Женщина — су­щество капризное: не уделил ей внимания, обид — пол­ная пазуха. Вот мой родственник, знаешь, как посту­пает, чтоб не вести жену на прогулку? Приходит с ра­боты, к чему-нибудь придерется, вспыхнет ссора. Вот тебе и повод остаться дома! Хитер гад!

— А ночью как в постель ложится? — прищурился Соколов.

— Молча. Спиной к спине. Так до утра.

— Говно твой родственник! Как человек — подлый! А уж как мужик — вовсе плевка не стоит. Бабе надо б повернуться и дать такому мужу хорошего пинка из постели! Чтоб в стенку рылом вписался, гнус!

— Я и сам его не уважаю, Ну, что за дела? Прихо­дит к нам — мы накормим, напоим, а к нему заявись — стакан чая не даст! Во, жлоб!

— Это от женщины зависит. Какой порядок заве­дет, так и будет,— не согласился Егор.— Я своей теще ничего не говорю. Она сама каждого угостит. Никого не отпустит голодным, хотя не из сахалинцев. Натура у нее добрая. Может, потому что сама в жизни часто бедствовала,— вставил Платонов грустно.

— Скажи, у твоей Зои родня имеется? — спросил внезапно Касьянов.

— Да и не знаю. О матери иногда говорит. Она уже на пенсии, живая, а где она, я не спрашивал,— при­знался Егор.

— Совсем дремучий!

— Тундра! — поддержал Соколов, отвернувшись от Платонова.

Тот сник, молча стал пить чай.

— Пойми, матерям помогают. Каково же твоей жен­щине, если сама на ноги не встала?

— Я предлагал деньги много раз. Она не взяла, наотрез отказалась. Говорит, что сама справится.