Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Благодарствую, Егор! Не столь гостинцы, сколь память дорога! Как здоровье нынче? Трещин не дает?

— Все нормально. Дышу без сбоев.

— Не высыпаешься. То худо! Глянь, какие круги под глазами. Аль бабная зона худшее нашей? Мороки и забот прибавилось?

— Их везде хватает.

— Ну-ка, дай руки, погляну, чего их дрожь проби­рает? Аль к выпивке потянуло, а може, бабы с дороги в канаву стаскивают? Ты им не поддавайся. Те лахуд­ры к доброму не способные. Знамо дело, им абы плоть пощекотать, про душу не болеют! О! Вишь, как оно! Снизу весь пустой, баба выжала. Крутая кобылка, го­рячая! Не промахнул нынче, жаркую оседлал. С вы­пивкой воздержись, слышь, нутро перетряхивает с гу­лом. Не срывай его, побереги. Вона как вчера набрал­ся: сердце скачет, взахлеб дышишь...

— Всего сто грамм принял.

— Кажный вечер прикладываешься, а тебе не мож­но. Слабый ты! С самого детства дохляк!

— Хорош дохляк! Сколько лет в зонах работаю. Тут не всякий здоровый потянет! — не согласился Пла­тонов.

— Дурное дело — не хитрое,— буркнул Кондрат хмуро и добавил,— путний мужик ни за какие деньги сюда не уговорился бы!

— Выходит, я — дурак? — обиделся Егор.

— Тебя по молодости схомутали, когда заместо мозгов единая мякина водилась. Так и других трено­жат. Нече серчать, правду сказываю! — прощупал за­тылок, макушку и продолжил,— переживал чего-то шибко, а не стоило. Все само наладится. Едино, в грех не впадай. И еще: сказывай, с чем заявился? Не томи себя,— предложил неожиданно.

— Верно, Кондрат, угадал! С просьбой я к тебе при­шел. Только не знаю, согласишься ли?

— Ты сказывай — я помыслю.

— Начальнику вашей зоны помощь нужна.

— Соколову что ли?

— Ну, да! Ему.

— Че надумал бес! Он меня в тюрьме томит, а я ему подсоблять должон? Иль в дураках дышу, что свово ворога спасать стану? — рассердился дед.

— А разве он тебя судил, дал срок и сюда привез? Будь его воля, давно бы отпустил тебя на свободу. Я это лучше всех знаю. Он жалеет, но помочь не мо­жет. Ни в его власти такое! — вступился Платонов за Соколова.

— Злой он мужик, то сам ведал. С людями худче собаки брешется и все матом.

— Достают его, от того срывается. То драки с поно­жовщиной, то в бега линяют, чифирят, наркоманят, день­ги отнимают, за них же убивают друг друга. А недавно, наверное слыхал, начальника охраны чуть не убили.

— Слыхал! То как же! Земля круглая, сплетни по ней наперед люду скачут,— улыбнулся дед загадочно.

— Говорят, что сам Медведь его наколол?

— Тот ужо в покойниках почивал. На что ему жи­вые сдались? Хочь и не без загадок пахан коптил белый свет, много ему было дано. Ан, не впрок пошло...

— Вот этот Медведь и теперь на Соколова охотит­ся. Домой приходит к нему ночами, на работе следом ходит. Веришь? Совсем извел мужика! Сможешь ему помочь?— спросил Егор.

Кондрат долго молчал, обдумывал услышанное.

— Не посланник надобен. Самого глянуть стоит. Справлюсь, аль нет, тогда и лопотать. Вслепую что толку брехать? Нехай сам заявится. Один, без главно­го охраны. Того не возьму в лечение. Ему боль в на­казание от самого Господа. Он так решил. Знамо, я не смею поперек Его воли стать,— сказал сурово.

— Значит, Александру Ивановичу можно к тебе прийти? — уточнил Егор.

— Нехай жалует ко мне,— подтвердил старик.

Вскоре Соколов сидел у Кондрата. Дед вниматель­но выслушал человека. Ощупал всю голову, грудь, про­верил руки, плечи. Достал из-за котла пузырь с темной жидкостью:

— Кажный день по три раза до еды испей по чай­ной ложке. Через три дня твоя хворь уйдет навовсе. Но опрежь заговорю. Сиди смирно, не трепыхайся и помни, начну молиться. Тебе не по себе станет. Боль всю грудь сведет, словно судорогой. Не боись и не крутись, так и должно быть. Когда заговор читать ста­ну, во рту сухость объявится, голова кружиться будет. Не тревожься, и это пройдет.

Кондрат закрыл двери котельной изнутри наглухо, чтоб никто по случайности не вошел и не помешал. Сам стал молиться.

Александр Иванович сидел на стуле, не шевелясь. Из глаз его непрерывным потоком бежали слезы. Со­колов не понимал, что с ним происходит. Все тело, будто чужое, расслабилось, перестало слушаться. Человек впервые в жизни почувствовал, как из него отовсюду побежали колючие, жгучие потоки. Они вы­рывались наружу клубками, струями, ручьями. Каза­лось, что они свернут шею, вывернут руки и ноги в об­ратную сторону. Боль была такой, что Александр Ива­нович еле сдерживал крик. Стон вырывался из горла помимо воли.

Соколов разжал зубы и почувствовал, как тугой шар вырвался из груди наружу. Как сказочно легко задышалось после него. Лишь слабые отголоски боли нет-нет, да и выходили вместе с выдохами.

Человек пытался вслушаться в слова Кондрата, но долетали лишь отрывки сказанного, тогда он прислу­шался к происходящему в самом себе.

Заледеневшее поначалу тело начало потихоньку со­греваться. Все началось с макушки, по ней, будто кто- то играясь, водил теплым пальцем, от которого вниз кругами сползала тяжесть. Она миновала голову, шею, плечи, долго колола грудь, опустилась к поясу, обхва­тила спину жестким, тугим ремнем, сдавила до стона.

Соколов знал, что это не Кондрат. Тот читал заго­вор, не касаясь руками его. Мужику, впервые ощутив­шему на себе необычное воздействие, было не по себе.

Тугая петля постепенно опустилась на ноги. Поко­лов в коленях, сползла вниз и точно ушла в пол, ра­створилась в земле.

— Все! — выдохнул Соколов.

— Сиди! Ишь, торопыга! — мигом надавил на пле­чи старик, тут же оказавшийся рядом.

Он не дал встать, запретил говорить, лишь обро­нил скупо:

— Пусть целиком сбегит хворь.

Александр Иванович видел, как нелегко приходит­ся Кондрату. Рубашка на нем взмокла до пояса. Со лба пот лил. Старик выглядел так, точно вагон угля разгрузил в одиночку без отдыха.

Лишь к обеду Кондрат присел на раскладушку, ос­лабший и усталый.

Соколов встал со стула, улыбаясь. Состояние было таким, словно только на свет появился.

— Дед, да ты — кудесник!

— Закинь глумное нести.

— Что это было со мною, Кондрат? Крутило, выво­рачивало и ломало так, что думал не встану. Сколько боли стерпел!