Топография счастья
Шрифт:
Всякий жаждет счастья. Если, далее, спросят, что возбуждает желание, я отвечу: счастье, и только оно. «Счастье» и «несчастье» — вот название двух противоположностей, крайних пределов, которых мы не знаем, это то, чего «не видел глаз, не слышало ухо и не приходило на сердце человеку» [19] . Но мы имеем очень яркие впечатления некоторых степеней того и другого… наслаждения и радости, с одной стороны, муки и горя — с другой [20] .
19
Локк цитирует Библию: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор 2:9).
20
Локк Дж. «Опыт о Человеческом Разумении» // Соч. Т. 1. М.: АН СССР. Институт
Отметим, что счастье определяется через стремление к нему, а не через содержание самого счастья. Его «не видел глаз, не слышало ухо». Счастье, вместе с интересами и стремлениями, — это «черный ящик», у каждого свой. Это очень близко к тому, что говорит Гоббс в «Левиафане», несмотря на разногласия двух философов по другим, и очень важным, вопросам: «того finis ultimus (конечной цели) или Summum Вопит (высшего блага), о которых говорится в книгах старых философов морали, не существует… Счастье состоит в непрерывном движении желания от одного объекта к другому, так что достижение предыдущего объекта является лишь шагом к достижению последующего» [21] .
21
Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Соч. Т. 2. М.: АН СССР. Институт философии / Мысль, 1991. С. 74.
Именно этот «черный ящик» — то, чего «не видел глаз, не слышало ухо», та finis ultimus (конечная цель), которой «не существует», — и возбуждает желание, т. е. энергию движения к этой несуществующей точке, аффект в том виде, как его понимает Спиноза: аффект, который кажется имманентным источником энергии сам по себе. Но движение — процесс во времени. Идиома счастья классического века — это временная категория. Счастья ждешь, долго к нему стремишься, сомневаешься, будешь ли счастлив. Когда счастье есть, оно мимолетно, преходяще. Русское слово счастье однокоренное словам сейчас и час (ср. французское bonheur). Счастье, когда оно есть, может быть незаметно — о нем вспоминаешь, когда оказывается, что его уже нет: «мы были счастливы». Оно среди тех вещей, которые, если воспользоваться английским выражением, красноречивы своим отсутствием.
Но обратим внимание на то, что у Локка это время представлено как пространство. Стремление к счастью — процесс во времени — представлено в виде поля тяготения с полюсами вселенского масштаба. В этом видении Локка налицо также историческая граница с более старым религиозным мировоззрением. Вселенское поле и человек — Божественное творение, а в полюсах счастья и несчастья Локк помещает Рай и Ад.
Это замещение времени пространством чрезвычайно важно концептуально. Мой главный тезис, который формирует главную аналитическую ось глав данной книги, таков: счастье не просто временная категория, но такая, в которой время постоянно меняется на пространство. Наш «человек счастливый» не столько счастлив уже изначально, сколько стремится к счастью. И так же как теория общественного договора не описывает интересы человека, которые он «свободен» удовлетворять, стремление к счастью само по себе не сообщает, в чем же это счастье состоит. Но как общественный договор задает форму социальных взаимоотношений людей в их индивидуальном стремлении удовлетворить свои интересы, так и пространство — это форма, в которой выражается стремление к счастью как категории времени.
Вспомним об универсальности и субъективности счастья, отраженного на карте Адриана Уайта (проект которого, так же как и западная универсалистская социологическая и психологическая традиции, — прямой наследник философии Локка). Дело не только в том, что один может стремиться купить новый автомобиль, другой — заниматься искусством, а третий будет счастлив, просто разведя костер. Может оказаться так, что в поисках счастья человек хотел купить автомобиль, а потом занялся искусством; или, приобретя автомобиль и занявшись искусством, так и не стал счастливым. Счастье не только мгновенно, но и переменчиво. Гораздо более постоянна и зрима карта поисков, а также пространство, в этих поисках созданное или освоенное.
Наблюдение, что «всякий жаждет счастья», быстро становится принципом желаемого в идеале общественного устройства, например французской Декларации прав человека и гражданина (1789) и республиканской Конституции (1793). Знаменитая фраза Томаса Джефферсона в Декларации независимости США: право на преследование счастья неотъемлемо — написана во многом под философским влиянием Локка. Отсюда следует, что ограничение свободы в поисках счастья является нарушением естественного права человека. То, что целью общества является счастье его членов, неоднократно повторяли отцы американской демократии. Каково же это счастье? Это счастье свободы, счастье независимости и того, что мы сегодня ассоциируем с материальной основой жизни среднего класса. Но счастье прежде всего — это возможность преследования счастья (pursuit of happiness). Это временная категория, но это еще и перемещение в пространстве. Топография счастья «американской мечты» включает в себя знаменитый Орегонский тракт (Oregon Trail) — путь, по которому отправлялись на запад повозки с пионерами и переселенцами [22] . Он начинается в основанном в 1827 году форпосте в штате Миссури с красноречивым названием «Независимость» («Independence»). По сторонам тракта, как грибы, вырастают земледельческие фермы, скотоводческие ранчо, маленькие городки — предвестники одноэтажной Америки, неотъемлемой части воображенной всемирной топографии запада США и «Запада» вообще как места прогресса, успеха и счастья.
22
Olson S. P. The Oregon Trail: A Primary Source History of the Route to the American West. New York: Rosen Publishing Group, 2004.
Но уже в это время топография счастья уплотняется и усложняется. Наметим три линии этих усложнений и модификаций, которые важны для рассмотренных в этой книге тем. Первую линию условно назовем линией «американской мечты». Она, как Орегонский тракт, следует идеям Локка, но и перерабатывает их. Импульс силы преследования счастья здесь — не пассивное подчинение гравитации; источник энергии — сам человек, его активность. Это — энергия роста, миграции, экспансии. (Хотя на запад переселенцев вела не только энергия преследования мирского счастья, но и протестантское провидение. Тракт мормонов — это название одного из ответвлений Орегонского тракта, но также и один из его синонимов.)
Вторая линия — линия Романтизма, который гораздо более нормативен, чем у Локка, в понимании того, что именно считать счастьем. Романтизм видит счастье в простоте. Понятие простого, «элементарного» общественного состояния, конечно, разделяется и Романтизмом (Руссо), и более ранней философией. Таково у Локка общество американских индейцев. «Вначале, — пишет он, — весь мир был подобен Америке, и в еще большей степени, чем теперь, ведь тогда нигде не знали такой вещи, как деньги» [23] . Но эта Америка вовсе не является у Локка моделью счастливого социального идеала, а всего лишь — девственной территорией, открытой для освоения. Предметом собственности, по Локку, может быть только продукт труда, тогда как индейцы, полагал он, не только не знали денег, но и не обрабатывали земли, и, следовательно, «воистину» владели только охотничьей добычей, а не землей, на которой они охотились. Американское «право преследовать счастье» предполагало по умолчанию естественное право селиться на земле индейцев. Орегонский тракт идет прямо в «капиталистическое далеко» по индейским территориям, не замечая их сложной системы землепользования, в том числе и земледелия, и сметая на своем пути их хозяев. Руссо и последующий Романтизм видят исконное человеческое счастье и исконный социальный идеал именно в «элементарных» формах собственности, в простоте, отсутствии денег и неотчужденном владении землей и другой собственностью сообща. Романтизм добавляет образу агрессивного преследования счастья по Декларации независимости нечто противоположное: «острова счастья» — леса и прерии, населенные прекрасными и добрыми «дикарями» (bon sauvage), а также мотив ностальгии, которой исполнена фигура «доброго дикаря» в качестве уходящей натуры. Это счастье, переживаемое как невозвратная потеря.
23
Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж. Соч. Т. 3. М.: АН СССР. Институт философии / Мысль, 1988. С. 290.
Третья линия идет также от Локка, но проходит далее через Маркса и ведет в государственный социализм. Труд, по Локку, создает то, что «воистину твое», т. е. является естественной основой собственности. Именно это понимание лежит в основе трудовой теории стоимости Адама Смита и Маркса. Но для последнего, в отличие от Локка и Смита, труд — ценность сама по себе, а не просто средство создания собственности как основы счастья.
Марксово счастье в труде касается, конечно же, труда неотчужденного, т. е. не превращенного в товар — и даже, в конечном счете, говорит Маркс в «Немецкой идеологии», не детерминированного разделением труда как «чуждой, противостоящей ему [свободному труду] силой», которая угнетает человека, превращая его в заложника добывания средств к жизни:
…В коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком [24] .
24
Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Т. 1. [1845] // Соч. 2-е изд. М., 1955. С. 31.