Торлон. Трилогия
Шрифт:
Верить подобным слухам Хейзиту не хотелось, однако даже он не мог не заметить, что количество лошадей в попонах на улочках Малого Вайла’туна выросло изрядно, причем восседают на них не только украшенные полученными в боях рубцами и убеленными сединами благородные воины, но и кокетливые дамы, и вздорные юнцы, и почтенные мужи, единственным достоинством которых является обтянутое дорогим камзолом далеко не боевое брюшко. А ведь еще отец объяснял Хейзиту, что эдельбурном может называться только прямой потомок возведенного в культ героя, да и то лишь по мужской линии. То есть единственными настоящими эдельбурнами из потомков, к примеру, того же Дули были Ракли, Локлан и его младший брат Ломм (но того казнили как преступника). Ни их жены, ни дочери не имели ни малейшего права претендовать на подобный титул. Однако, если разобраться, разве мог кто запретить всем этим дамочкам, не будучи эдельбурнами по сути, пользоваться благами, а тем более конями своих знатных родственников?
Так, сам того не желая, Хейзит набрел в своих содержательных размышлениях на образ представительницы одного из подобных благородных семейств, имени которой он не знал, но забыть которую, как теперь выяснялось, не позволили ему даже сумасшедшие перипетии последних дней. Она попадала в поле восторженного зрения будущего строителя неоднократно незадолго до его отъезда в Пограничье, и всякий раз он терял дар речи и не отваживался воспользоваться ни единым поводом, чтобы заговорить с ней. Девушка на вид была ровесницей его сестры, но, в отличие от Веллы, ее нельзя было назвать хорошенькой. Она была прекрасна. Каштановые волосы ниже плеч, большущие карие глаза, всегда почему-то грустные, прямой, быть может, чуть-чуть хищный носик, изящная фигурка, не столько скрываемая, сколько подчеркиваемая коротким приталенным платьем. Иногда робкий взгляд Хейзита замечал на ней необычные для здешних женщин узкие шаровары, позволявшие девушке сидеть в седле верхом, а не боком, как того требовал обычай, иногда же — о чудо! — она не стеснялась показывать свои загорелые голые ноги, до колен затянутые шнуровкой маленьких кожаных ско [14] на гладкой подошве. Чудесная незнакомка обращала на себя внимание не только своей красотой, грустным выражением одухотворенного лица или не совсем обычной манерой одеваться и сидеть на лошади, но и тем, что никогда рядом с ней не было видно спутников. Она каталась по Вайла’туну одна. Нет, конечно, Хейзит не предполагал, что на нее кто-нибудь осмелится внезапно напасть, обворовать или поранить, — подобное могло случиться разве что за пределами Стреляных стен, да и то едва ли, однако ему казалось удивительным, что следом за ней не скачет суровый отец или, на худой конец, парочка зорких братьев. Не будучи знаком ни с кем из эдельбурнов лично, он рисовал себе их жизнь по рассказам завсегдатаев таверны, и у него складывалось твердое убеждение, что в благородных семьях девушки не должны позволять себе конные прогулки в одиночестве.
14
Легкая женская обувь наподобие мокасин, но с длинной шнуровкой.
«Вот бы повстречать ее сейчас», — подумал он и даже невольно вздохнул, завидев впереди знакомую табличку с застрявшей в ней длинной стрелой. Он наконец-то добрался до дома, но теперь ему придется спешиться, а это значит, что знакомство с девушкой «на равных» откладывается на совершенно неопределенный срок.
Навстречу ему никто с распростертыми объятиями не выбежал, что тоже было по-своему хорошим признаком: это означало, что домочадцам даже сейчас, средь бела дня, некогда смотреть в окна. Обычно наплыв посетителей происходил по вечерам, но раз на раз не приходился, и Гверна была готова и даже рада попотчевать гостей в любое время дня и ночи.
Спрыгнув на землю, Хейзит подвел коня к специальной балке, стоявшей при входе на двух деревянных опорах. Думал ли он когда-нибудь, что ему придется ею воспользоваться? Балка предназначалась для высокопоставленных гостей, которые могли бы привязывать к ней своих лошадей, будь то с попонами эделей или без, и чаще всего пустовала, поскольку большинство посетителей таверны предпочитали ходить пешком. Даже торговец оружием Ротрам, имевший в своем стойле не одного породистого рысака, пользовался «лошадной дужкой», как величали вабоны это незатейливое приспособление, лишь в тех редких случаях, когда заранее был уверен, что не выпьет лишнего.
Велико же было изумление Хейзита, когда он обнаружил, что из специальной кадки, подвешенной между опорами балки, угощается свежим овсом длинноногий и поджарый жеребец необычной дымчатой масти. Подняв красивую морду и покосившись на нового соседа, жеребец выразительно фыркнул и невозмутимо продолжил трапезу.
С порога посетитель попадал в просторное помещение, правда, с низковатым, чуть выше среднего мужского роста потолком, поддерживаемым во многих местах специальными деревянными подпорками, которые с годами хозяйки заведения сумели превратить в увитые плющом и цветами колонны. Помещение было сплошь заставлено дубовыми столами, вдоль которых тянулись лавки. Ближе ко входу лавки были самые простые, без спинок, но чем глубже заходил посетитель внутрь, тем гостеприимнее выглядело убранство: кроме спинок у лавок появлялись подлокотники и подушки для удобства долгого сидения, столы были накрыты полосатыми желто-серыми скатертями, воспроизводившими основные цвета знамени замка Вайла’тун, точнее, рода Ракли, им владевшего. Стены украшало где оборонительное оружие эльгяр, в большинстве своем подаренное любимому заведению щедрым Ротрамом, где орудия каменотесов и каменщиков, бережно собранные еще отцом Хейзита, где — почетные кружки, из которых в свое время пивали пиво известные люди. На особом месте, поближе к кухонной двери, стояла на специальной подставке маленькая и невзрачная кружка, из которой, по семейному преданию, в день праздничного открытия таверны пригубил сам Ракли.
За барной стойкой в дальнем конце зала, где вершилось главное таинство приготовления угощений, хозяйничала средних зим женщина вполне заурядной наружности, но зато с густой копной роскошных высветленных волос, для удобства перехваченных на затылке широкой синей лентой. Хейзит никогда еще так долго не отсутствовал дома, и сейчас мать с непривычки показалась ему моложе своих зим. Он невольно застыл на пороге, однако опытный глаз Гверны, умевшей еще от дверей не только подмечать, но и оценивать очередного гостя, скользнул по Хейзиту с головы до ног, и лицо хозяйки преобразилось.
— Будешь поскребыши, сынок? — вместо приветствия поинтересовалась она, поспешно вытирая замасленные руки о чистенький фартук. — Как ты любишь, целая сковорода, горяченькие.
Она не договорила, на мгновение задохнувшись в крепких объятиях сына. За спиной Хейзита послышались подбадривающие смешки и улюлюканье немногочисленных посетителей.
Он снова был дома.
— Дит сказал, что ты рвешь и мечешь, мам. Неужели так много хмеля попортилось? — Хейзит начал не с того, с чего собирался, но запахи таверны и улыбка матери перемешали в его голове все заготовленные заранее слова. — Вроде ж амбарную крышу недавно чинили.
— Недавно. Куда там! За месяц до твоего отъезда, не позже. Времени-то уж сколько прошло.
— Это тебе кажется, что долго, — хитро подмигнул Хейзит. — Видать, скучала, оттого дни и тянулись.
Взгляд Гверны сразу сделался острей, она пристально посмотрела на сына, еще раз вытерла передником руки, и тихо, так, чтобы никто за соседними столами не слышал, спросила:
— У тебя все в порядке?
Хейзит едва заметно покачал головой, а вслух спросил:
— А сестричка где?
Гверна выразительно округлила глаза и ткнула пальцем в дальний угол, где за одним из трех почетных столиков, рассчитанных всего на четыре персоны каждый, хорошенькая девушка, с убранными на материнский лад светлыми волосами, кружилась вокруг одного-единственного гостя, следившего за каждым ее изящным движением с широкой улыбкой.
Гость был весьма молод, едва ли намного старше Хейзита, однако его довольно приятное худощавое лицо уже украшали тонкие усы, переходившие в острую бородку, какие по последней моде носили мерги, заботящиеся о своей внешности ничуть не меньше, чем о военной подготовке.
Хейзит сразу сообразил, чьего коня он видел на улице.
Облачен гвардеец был в длинную кольчужную рубаху, поверх которой надел хорошо сшитый полотняный камзол, — до кожаного не дотянул, ехидно заметил про себя Хейзит, — перехваченный на узкой талии поясом из металлических бляшек. Из-за края стола виднелась рукоять пристегнутого к поясу меча с круглым набалдашником. На правой стороне широкой груди мерга четко вырисовывалась ярко-желтая нашивка в виде перевернутого лепестка, означавшего для посвященных определенный чин. В чинах и регалиях Хейзит никогда не был силен, а потому просто запомнил этот знак, чтобы потом, на досуге, поинтересоваться его значением у всеведущего Ротрама. Зато он с завистью обратил внимание на один из тех предметов, которые нравились ему у виггеров, и особенно у мергов, с самого детства. Прямо на стол сбоку от себя юноша положил блестящий стальной шлем в форме перевернутой луковицы и с фигурно вырезанным отверстием для лица, напоминавшим человеческое сердце, каким его изображают на знаменах, благодаря вертикальному наноснику. В той же форме строились разбросанные по всей округе каменные или глинобитные беоры, то есть часовни для отправления культа того или иного легендарного героя. И уж кто-кто, а Хейзит точно знал, что именно луковичные шлемы конных гвардейцев, не менявшиеся со стародавних времен, стали прообразом беор. А вовсе не наоборот, как долго уверяла его упрямая Велла. Конечно, она делала это исключительно из желания поспорить, ну да теперь-то, похоже, ей придется досконально разобраться в том, что откуда взялось!
— Это еще что за птица? — понизив голос, поинтересовался Хейзит.
— Только прошу тебя, не лезь сразу на рожон, — предупредила Гверна, машинально хватая сына за рукав. — На мой взгляд, прекрасный молодой человек, бывает у нас теперь чуть ли не каждый день, всегда при деньгах, ссор не затевает. Велле он тоже нравится.
— В этом я не сомневаюсь, — хмыкнул Хейзит.
— А коня его ты видал?
— Да, видал. Там вон и мой теперь рядом твой овес жует.
Последнее замечание он сделал наигранно небрежным тоном, предполагая приятно удивить мать. Гверна выглянула в окно, всплеснула руками, но как будто не обрадовалась, а встревоженно посмотрела в лукавые глаза сына.