Торлон. Война разгорается. Трилогия

Шатилов Кирилл Алексеевич

Если бы Хейзит навострил слух, он бы услышал, как Тангай бормочет себе под нос:

— Был бы жив дед, сейчас бы все прочитал как есть… Все чувствовал старик, все ведал… Не зря ведь любил приговаривать: «Пишут для тех, кто читает». Хотел, чтобы и я грамоте учился. А мне когда? Уж лучше неучем быть, чем не быть вовсе. Без отца с матерью да при деде немощном я бы разве выжил, не приди на помощь топор и силушка молодецкая? Эх, дедуля, мало мы с тобой вместе сиживали, мало… Сейчас бы уж я тебя еще как порасспросил! Одна надежда, что скоро свидимся в небесном терему. Да только что мне тогда с того проку будет? Там, глядишь, самого Дули со всей его шатией-братией героев повстречать можно, ежели повезет. И тех, кто до него был. А коли не судьба, так что мне будет до этого мира? Суета тут одна, и с каждой зимой все суетливее да суетливее делается.

Скоро, скоро круг замкнется. Как свиток сложится. С начала отсчет начнется. Как он там еще говорил? «Править будет, у кого прав нет, а за кем права, тот не ведает родства». Похоже, как в воду глядел. Молодец дед! Жаль, не ценил я его так, как оно того следовало. Интересно, знает малец о том, что дед мой еще говорил? — Тангай бросил взгляд на спящих и покрутил свиток в руках. — Что раньше не как теперь, а с выдумкой, заковыристо писали. Что, мол, тогдашние слова можно понимать по-разному, и оттого любая старая грамота не один, а сразу несколько смыслов несет. Какие-то значки особые были. Вот только где их искать? — Он потрогал пальцем показавшиеся ему наиболее красивыми закорючки. Склонил голову, пригляделся. Никакой разницы. Разве что похожее на забор стало похожим на приставную лестницу. — Ах да, запамятовал я, что это новый писарь, как его, Харлин, кажись, выцарапывал! Откуда ему про тогдашние закорючки слыхать? Хотя может, и знал про них… Мальца надо будет попытать, как проснется. Вот уж было бы сильно полезно! Авось там какая разгадка всей этой нашей катавасии запрятана. Уж больно надоело одураченным ходить. Кого слушать, с кем объединяться, против кого выступать? «Стой с тем, кто ближе, — говорили в старину и добавляли: — А падая в лужу, не бойся жижи».

Тут Тангай заметил, что пленник проснулся и молча наблюдает за ним, не поднимая головы.

— Что, жрать захотел? — поинтересовался дровосек, однако ответа не получил. Пленник равнодушно закрыл глаза и глубоко вздохнул. — Ну вот и помалкивай, приятель. Девок наших не разбуди, дай им отоспаться.

— Отлить надо, — хриплым шепотом признался Гийс.

Тангай ухмыльнулся и стал быстро-быстро скручивать свиток в трубочку. Получилось. Сунул в бутыль, прикрыл пробкой, поставил в ряд с остальными, выстроенными вдоль стенки. Подошел к столу.

— Ну, раз надо, отливай.

— Руки развяжи.

— Еще чего!

— Тогда сам штаны мне спусти.

— Я тебе сейчас поговорю тут! — вскипел Тангай и, ухватив пленника за воротник, одним рывком сдернул со стола и поставил на ноги. — Может, тебе еще и подер…

Додумать и уж тем более договорить он не успел. Пленник взмахнул почему-то больше не связанными за спиной руками. В одной из них оказался короткий кухонный нож с широким лезвием. Где-то на краю сознания у Тангая мелькнуло понимание того, где он этот нож уже примечал: за поясом у Веллы, когда они шли сюда. Значит, притворяясь все это время спящим, пленник умудрился завладеть оружием ни о чем не подозревающей девушки и втихаря разрезать путы. Нож приковал к себе внимание попытавшегося было увернуться дровосека. Однако у противника оставалась вторая рука. И этой рукой он ловко прихватил Тангая за плечо и развернул к себе спиной. Острый кончик лезвия уперся в шею, напрягшуюся в ожидании боли. Но вглубь не вошел. Сильная рука снова резко развернула старика лицом к столу. Сам пленник продолжал оставаться сзади. Со стола за происходящим потрясенно наблюдали проснувшиеся спутники. Вероятно, Тангай даже не заметил, как от неожиданности издал крик. Гверна смотрела спокойно и внимательно. Велла в ужасе закрыла рот ладонью. На хмуром лице Хейзита читалась напряженная работа ума, принимающего решение.

— Я мог бы прямо сейчас рассчитаться с тобой за тот позор, которому ты с таким удовольствием меня подвергал, — прозвучал над ухом голос, полный едва сдерживаемой ярости. — И когда-нибудь, поверь, я этим правом воспользуюсь. Но не теперь, когда на счету каждый из нас. К тому же я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. И чтобы вы наконец в этом убедились, вот, смотрите.

Нож перестал угрожающе колоть шею и полетел рукояткой вперед на колени отшатнувшейся Веллы. Рука, сжимавшая плечо, разжалась. Гийс как ни в чем не бывало сел верхом на табурет, повернувшись боком к недавнему заложнику.

— Нет! — крикнул Хейзит, упреждая первый позыв Тангая обрушиться на обидчика всей своей массой. — Говори, Гийс.

— А что говорить? Вы слишком быстро поверили тому, что я способен предавать друзей. Мне это больно, но боль не

смертельна. Пускай для всех там, наверху, я буду по-прежнему оставаться вашим пленником. Вам это пойдет на пользу и оттянет конец, а быть может, и сохранит жизнь. Сейчас, когда вы решили взять свою судьбу в собственные руки, я ни в чем не уверен.

— Хочешь сказать, мы помешали тебе нам помочь? — Обращаясь к Гийсу, Гверна смотрела на дровосека.

— Не вы, а он. — Их взгляды сошлись в одной точке. — Теперь я не в состоянии доказать, что собирался, а главное, был в состоянии повлиять на решения херетоги Донела. Можете мне не верить, если не готовы. Это ваше дело. Только потом на меня не пеняйте. Ни Донел, ни кто другой в замке не знает, что я на вашей стороне. Для всех я буду оставаться вашим заложником. Правда, не уверен в том, что пригожусь вам в этом качестве больше, чем просто две лишние руки, знакомые с оружием. Если мне его дадут. Мой отец может счесть требования чрезмерными и тогда легко забудет, что у него есть сын. Как забывал об этом до сих пор…

— Какая жалость! — не сдержался дровосек.

— Тангай! — возмутилась Велла, заливаясь краской. Все это время она смотрела на говорившего с восхищением, вспоминая их разговор прошлой ночью в лагере у карьера. Нет, уж о ком угодно, а о ней он не может думать как о предательнице. Она ведь чувствовала его руки, осторожно и очень медленно вынимавшие нож у нее из-за пояса. Она ничего не сказала, надеясь именно на такой благополучный исход и при этом жутко боясь обмана: не окажись Гийс тем, кого она в нем все это время с их первой встречи видела, сейчас бы на столе не сидели встревоженные мать с братом, а лежали три никому не нужных холодеющих трупа. — Я выспалась и могу посторожить. А вы ложитесь. Глядишь, подобреете.

— Я добрый от рождения, — невесело пошутил Тангай. — А нынче особенно. Меня только что чуть не убили. Я очень вам благодарен за это, молодой человек. Так вам ничего подержать не нужно?

— Это был предлог, — признался Гийс. — Но если действительно захочу, непременно о вас вспомню.

— Сделайте одолжение.

— Обязательно сделаю…

— Все это очень мило, — откашлялась Гверна, хранившая до сих пор задумчивое молчание, — но теперь, когда ты свободен, потрудись рассказать нам все, что знаешь о причинах, приведших нас сюда, под землю. Тебе ведь известно больше, чем ты говоришь, и гораздо больше, чем всем нам, вместе взятым. Не так ли? Причем это не будет означать, что ты оправдываешься, хорошо?

Гийс кивнул, однако открывать рот не спешил. Он как будто только сейчас заметил окружавшие соты стен и донышки торчащих бутылей и с нескрываемым интересом разглядывал их, не обращая внимания на те девять, что стояли особняком.

— Там дальше, — заговорил он наконец, — есть туннель, который соединяет подвалы замка и Айтен’гард. Я ходил по нему прошлой зимой. Заблудиться довольно легко, поскольку от него уходят другие коридоры в неизвестных мне направлениях, но я думаю, что правильный путь все-таки вспомню. Конечно, если вам надо. На стенах есть условные знаки, так что тем, кто умеет их толковать, нетрудно найти верную дорогу.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Мама, подожди! — возмутилась Велла. — Гийс говорит о вещах гораздо более важных.

— Нет ничего важнее чистой совести, — заверила дочь Гверна и добавила: — Я даю ему возможность ее очистить.

Гийс встал с табуретки. Его с детства научили, что разговаривать с женщинами сидя невежливо. А разговор сейчас предстоял не из легких.

— Да, мой отец — Демвер, главный над сверами и один из двух военачальников, положивших конец правлению рода Ракли, — начал он спокойно, будто рассказывал никому не интересную, скучную сказку, а не историю, положившую внезапный конец той жизни, которую они все знали. — В свои планы он меня не посвящал. Никогда. Большую часть времени я проводил в замке, где мы впервые встретились с Хейзитом, был с малолетства отдан на воспитание Вордену, посвящавшему меня по мере сил и желания в подробности Культа героев. Я ночевал у него в келье, ел с ним за одним столом, выполнял разные поручения и считал, что так и должно быть. Отца я видел нечасто, по большей части издали, редко наедине. Он мало интересовался моими успехами, считая, наверное, что я по робости избегаю выходов на ристалище, где закалялись в каждодневных сражениях его воины. По правде говоря, если он так думал, то был недалек от истины. Чем больше я узнавал от Вордена о героях прошлого, тем меньше уважения и интереса вызывали во мне нынешние виггеры.