Торлон. Война разгорается. Трилогия
Шрифт:
— Насмерть, что ли?
— А то! Думаешь, только от стрел да мечей люди гибнут?
— Да нет, у меня у самого отец на строительстве погиб.
— То-то и оно. Ну так вот. На его место нового мастера отрядили. И что ты думаешь? Мы с ним и одной зимы вместе не продровосечили: все под себя тянул, гад, нам разве что крохи перепадали.
Помолчали.
— А отец твой давно погиб?
— Да уж порядочно. Вайла’тун при нем достраивали. Хоканом его звали. Не слышал?
— Э, откуда? Я в те времена в Пограничье трудился, заставы строил. Хорошее времечко было. Слушай, а мать твоя что, с тех пор так замуж
— Ну да, конечно. Ей это как-то ни к чему.
— Знаем-знаем, — ухмыльнулся Тангай. — Это ты сейчас так рассуждаешь. Им замуж завсегда нужно. — Он понизил голос: — Сестренка вон твоя, смотри, как с пленничка нашего пылинки сдувает. Того и гляди отпустит. Ты с них глаз не спускай. Еще устроит нам подвох.
— Не устроит.
— А все-таки я бы на твоем месте приглядывал. Спать не хочешь?
— Боюсь, я теперь не скоро засну.
— Брось, это ты сейчас так говоришь. Только без жратвы и сна недолго протянешь.
— Я не против сна. Я просыпаться не люблю. За ночь обо всем плохом забываешь, а как глаза откроешь, все по-новому на тебя наваливается.
— Молод ты еще, чтобы о таких глупостях заботиться, вот что я скажу, — хмыкнул Тангай, устраиваясь поудобнее. Ему нравилось коротать время, ведя неспешную беседу с Хейзитом, которому явно были не чужды копания в себе и окружающей жизни, чем давно уже не радовали Тангая нынешние молодые люди. Тех ничего толком не интересовало, кроме беготни за девками да выяснений, кто мужикастее, а уж о том, чтобы поддержать разговор со стариком, такого и в помине не было. А этот вон каков: и гончарное дело знает, и строить печи умеет, и читает штуки всякие старые, и десятка, видать, не робкого, решительный вроде, мать с сестрой любит. Такому и помогать приятно. Все, глядишь, на пользу пойдет да образуется. — Вообще-то я бы, раз такое дело, воспользовался случаем и пошастал под землей. Авось куда кривая выведет.
— А их с собой таскать? — Хейзит посмотрел на спящих.
— Ну не здесь же бросать. Это хорошо, если веревки наши в колодце никого на мысль не наведут. А если их не отвязывать станут, а воспользуются по назначению?
— Сюда полезут?
— Именно.
— Тогда и комнату эту найдут. — Хейзит огляделся. — Тэвил!
— В каком смысле?
— А в таком, что неохота мне невесть кому рукописи оставлять. Они тут с пожара в безопасности пролежали, а теперь из-за нас все может наперекосяк пойти. Нас-то точно искать будут. В отличие от Харлина, о котором никто, кроме меня, не знает. Думают, что он на пожаре погиб. К счастью для него.
— И что же ты предлагаешь? Одному из нас остаться здесь в охрану?
— …или забрать все свитки с собой. Отыскать их по весу сосудов труда особого не составит. Давай?
— А если мы твоего писаря не найдем? Так и будем с собой таскать?
— По мне так это не та ноша, что тянет. Только представить себе, что здесь изложена вся правда о нас, о вабонах, о том, как все было на самом деле! Голова идет кругом! Я бы такое пуще жизни охранял, раз уж на то пошло. Если честно, мне этот склад все время покоя не давал с тех самых пор, как я про него узнал. Думаю, даже если бы нам не пришлось спасаться бегством, я бы все равно сюда спустился. Харлин, помнится, очень горевал, что не может захватить свои труды. Ну так что, поищем?
— В смысле
— Совершенно верно.
Тангай встал, потер спину, потянулся. Огляделся, оценивая предстоящие труды.
— Ты не знаешь, сколько их должно быть?
— Нет. Сколько ни есть, все наши. — Хейзит уже пошел вдоль стены, по очереди вытягивая сосуды, встряхивая и осторожно убирая обратно.
Пустые пока не попадались. «Вот всегда так бывает, — думал он, краем глаза наблюдая за схожими действиями Тангая, продвигавшегося вдоль противоположной стены в обратном направлении. — Первая же бутыль оказывается с начинкой, а потом, хоть убейся, не найдешь. Но не могла же она быть у Харлина одной-единственной. Надо продолжать. Пока время есть».
Он заметил, что Тангай успел вынуть и отставить в сторону две бутылки, и решил последовать его примеру: проверять ряд не вдоль, а сверху вниз и снизу вверх. К счастью, Харлин не отличался высоким ростом, и потому все уровни были в пределах досягаемости. А может, эти отверстия тоже проделывал для него отец? Вот бы он сейчас удивился, застав тут сына! Хотя что такого? Как бы то ни было, работа заспорилась, и вскоре у Хейзита в руках уже были четыре пустые, но закупоренные бутыли, а у Тангая — только три.
— Все просмотрели?
Тангай вынул из стены последнюю бутыль и показал, что она тоже пуста.
— Итого восемь, — подытожил Хейзит.
— Девять.
— Ну да… Наверное, это все, что есть. Я думал, их больше. Странно, что вся история нашего народа уместилась на девяти кусках кожи.
— Писари писали мелким почерком, — заметил Тангай, вскрыв одну из бутылей. Он вытряс свиток, развязал тесемку и разгладил лист на коленях. При этом оба конца свитка упали на пол. Свиток и в самом деле оказался длинным и был испещрен убористыми письменами. — Сумеешь такое прочитать?
— Если посидеть да припомнить, чему когда-то учился, то смогу. Наверное.
— Я бы тоже хотел узнать, что здесь понаписано. Хорошо хоть на старости лет иметь возможность отличать правду от кривды.
Хейзит отметил, что собеседник противопоставил правду не лжи, а именно кривде. Вспомнилось, как Харлин объяснял ему в свое время разницу. Мол, ложь — это всего-навсего то, что на ложе, что лежит на поверхности. А вот кривда — это искривленная, завуалированная правда, куда более опасная, нежели ложь. Потому что ей хочется верить. Видать, Тангай не так прост, как прикидывается. Хорошо бы свести его с Харлином. Да и вообще было бы неплохо выбраться отсюда.
— Не пора еще нам сменяться? — Хейзита потянуло на зевоту.
— Ты, если хочешь, ложись, прикорни. Место вон на столе еще есть. А я посижу пока, подумаю.
Место действительно было, правда, на самом краю, за спиной у Гверны. Хейзит осторожно подсел рядом, завалился на бок и подложил под голову уже согревшуюся шапку. Он предполагал немного полежать, понаблюдать, что будет делать Тангай, и просто отдохнуть душой и телом после стольких переживаний, свалившихся на него за один день. Однако стоило ему прикрыть веки, как дрема накатила сладкими волнами и он безоглядно провалился в сон, глубокий и без сновидений. Последнее, что он видел, был задумчивый дровосек, наклонившийся к своим коленям и водивший мозолистым пальцем по загадочным письменам.