Торжество долгой ночи
Шрифт:
– Она много для тебя значит?
– Это подарок, – мышцы лица Огастеса едва заметно дрогнули.
– От кого-то весьма небезразличного.
– Верно.
– Разве такое возможно? – искренне удивился Люциус, не зная за дьяволами ничего, кроме корысти и жестокости. – Ты пришел в этот мир не любить.
– И этот мир изменил меня, – плененный искрами небес, Огастес поставил точку в диалоге.
Музыка шкатулки постепенно замедлялась, будто решив напомнить о том, что у всего есть конец, в том числе и у романтических приключений Огастеса, не поддающихся никакому осмыслению.
А может, и у Люциуса
Как удивительна природа чувств: неукротимая, как стихия, сложная, как неизвестная медицине болезнь. Не каждый человеческий ум способен разобраться в ней, что уж говорить о дьяволе?
Люциус поймал себя на том, что, будучи бессмертным, он все еще способен удивляться миру. Сколько неразгаданных тайн, необъясненных закономерностей…
Огастес смог зажечь его сердце и заставить прислушаться к разуму. Вдохновить на распутывание самой главной загадки – сущности Люциуса Страйдера.
Воодушевленный страстью к познанию себя, Люк быстро избавился от хандры. С трудом продираясь через язык, в котором и до этого не имел успеха, он брался за книги, способные дать хотя бы крупицу понимания принципа телепортации. Искал лазейки в пространстве, сосредотачивался на внутренних ощущениях в попытках нащупать что-то, что дало бы знать о присутствии в нем потусторонней силы.
Люк прикрыл веки и отчетливо представил себя посреди укутанной снегом равнины, все до мельчайших подробностей: бледное солнце над головой, мерцание морозного дня, острый воздух в груди. Ни о чем в тот момент Люк так не мечтал, как оказаться в написанной им картине.
Однако, открыв глаза, он пришел в ужас. Крик испуга застыл в горле, когда Люк увидел, как помещение растеклось перед ним, словно краски по сырому полотну. Он будто оказался в вязком кошмаре, который мучил повальным безумием и не позволял проснуться, затягивая в самую трясину.
Люк исказил пространство. Это был его первый опыт создания иллюзии.
Сопровождаемый скрипом ступеней, Огастес поднялся на чердак. Намереваясь обыденно сесть за рабочий стол с чашкой чая, он совершенно не ожидал обнаружить вместо повседневной обстановки сияющий во мраке дивный Млечный Путь.
– Потрясающая реалистичность, – вглядываясь в иллюзорную галактическую спираль, пробормотал Огастес. – Как тебе удалось?
Люциус развернул в ответ иллюстрацию одной из множества книг. Воспроизведение объемной копии стоило ему непомерных усилий. Это был вопрос не столько увлеченности и испытания навыка, сколько личного упрямства в достижении задуманного. Некоторое время Люк даже довольствовался результатом, пока не вернулся к реальности: он был сбит с истинных стремлений.
– Гляжу, ты делаешь успехи в раскрытии потенциала, – Огастес прошел сквозь выдающийся необычайной живостью мираж, чтобы занять привычное место.
– Это не то, чего я хотел.
Иллюзия моментально развеялась.
С разочарованием на сердце Люк взглянул на себя в зеркало, чтобы убедиться в том, как жалко выглядел в тот момент. Может, и скачок его был иллюзией? И Огастес? И даже этот проклятый тесный чердак!
Вспоминая резкие высказывания Джеймса, Люк находил их правдивыми: единственное предназначение Люциуса – быть красивой безделушкой Лоркана. Зеленые глаза сверкнули досадными
– Друг мой, ничто не дается с первого раза… – начал было говорить Огастес, но не смог завершить мысль, увидев какой фокус Люк проделывал у него за спиной.
Люциус сделал шаг вперед, на манящий зов отражения, и окунулся во тьму, точно в прохладную озерную гладь. Что-то влекло его разум, обещая дать ответы.
Пустота. Воспоминания об этих ощущениях, вернее, их полном отсутствии настигли практически мгновенно: падение Люциуса из «Барнадетт» обернулось тем же черным вакуумом без света, без звуков, без плоскостей и направлений. И теперь он вновь предстал перед лицом небытия. Куда ему следовать без ориентиров? Где искать выход в бесконечном ничто?
Под ним не было тверди, ноги ступали по воздуху. Люк двигался под руководством наития с верой, что тьма не позволит ему пропасть. Он сам, его отражение или что бы то ни было в самом деле, не даст кануть в вечность. Но чем дольше Люк предавался безрезультатному похождению, тем быстрее надежда покидала его. Тщетность усилий навевала панику. Неужели все, что теперь осталось ему, бесследно исчезнуть? Быть погребенным заживо в пустоте?
Готовый поддаться отчаянью, Люк замер на месте. Его внезапно застало врасплох чувство, которое он уже успел похоронить, – легкое дуновение, ласкающее кожу. Довериться чему-то столь желанному непросто, но в безграничной тьме иного выбора не представилось. Если Люциуса ждала смерть, пусть она будет быстрой.
Воспрянув духом, он сбросил с себя скованность и поспешил за ветром. Дуновение перерастало в порыв, становясь все сильнее, а шаг Люциуса из неуверенного превратился в стремительный бег. Он мчался к сиянию, зиявшему впереди. Он мечтал глотнуть морозного воздуха.
Желтый свет лампы с непривычки опалил глаза. Под ботинками раздался стук о пол, и это был самый восхитительный звук, тронувший слух Люка. Обретя зрение, он наконец смог осмотреться и обнаружил первый этаж хижины. К горлу подступила тошнота, Люк чувствовал головокружение и слабость. С трудом добредя до дверей, он вышел навстречу ледяному дыханию зимы. Перед Люком стелилась снежная ночь, а лес сливался с чернотой звездного неба. Острый холод забрался под рубашку, пробирая до костей, и заставлял убедиться в реальности своего существования.
Люк впервые увидел хижину снаружи: ничем не примечательный кирпичный домик в два этажа с сизым дымом из печной трубы – но волновала демона вовсе не хижина.
Он взаправду преодолел пространство.
Спустя неделю изнурительных упражнений Люк вовсю мотался с чердака до кухни и обратно сквозь зеркала, минуя обморочные припадки. Иллюзией он научился делить бесконечность на плоскости, чертить очевидные глазу пути, чтобы всегда знать, куда следовать. Пустота подпространства больше не казалась ему враждебной, напротив, она принимала Люциуса гостеприимно, как в родной дом.