Торжество долгой ночи
Шрифт:
Только там Люк чувствовал себя по-настоящему в безопасности. Но неизведанным оставалось еще кое-что – время.
Непостижимость времени удручала. Люк пробовал вообразить себя в будущем, опирался на прошлое, но покидал зазеркалье каждый раз в настоящем. В какой-то момент он нашел свои действия недостаточно осмысленными и замкнулся в поисках чего-то такого неуловимого и значимого, к чему до этого оставался слеп.
Несколько дней он провел в подпространстве, посвятив их только тому, чтобы наедине с собой нащупать связующую нить с временным течением. Люк представлял время как нескончаемый поток прохлады,
Он восстанавливал в памяти вечер, когда очутился в хижине, знакомство с чудиком, увлеченным звездами…
Звезды. Они в самом деле обворожительны.
Потеряв запал от усталости, Люк оставил одинокую тьму позади и вернулся в реальность. Но та ли это была реальность, которую он ожидал? Смущенный и крайне озадаченный происходящим, Люк стоял посреди иллюзии Млечного пути и озирался, будто прежде ничего подобного не встречал.
– Потрясающая реалистичность…
– Как тебе удалось? – в унисон с Огастесом проговорил Люк, будучи все еще не в состоянии поверить в то, что совершил.
Огастес прищурился, и его губы растянулись в загадочной улыбке.
– Считаешь, я не понял, что проживаю это заново?
Люк обескураженно вперился в него.
– У меня есть некоторая особенность, Люциус. Маневры со временем не имеют надо мной силы. Все, что здесь происходит, остается в моей памяти.
– Кто же ты, черт возьми, такой?
– Может, дьявол, а может, непонятый бог смерти или еще кто похуже… Для тебя – друг, и это все, что нужно знать.
Люк воспринял его загадочную речь как глупую попытку набить себе цену, да и существовал более насущный интерес, чем истинная ипостась Огастеса.
– Я правда смог вернуться назад?
– Как видишь, – развел руками Огастес, не прекращая сиять улыбкой.
И в тот момент лицо Люциуса расцвело почти детской радостью.
– Что ты можешь сказать о параллельных вселенных?
Огастес оторвался от чашки с чаем.
– О параллельных мирах писали еще до нашей эры, – кивнул он на книги, – но тебя интересуют не математические гипотезы, я прав?
– Если я начну путешествовать во времени, не создам ли альтернативную вселенную, где жизнь будет идти иначе?
– Это слишком громко сказано. Разве ты нашел альтернативную версию себя? – Огастес с интересом приподнял бровь.
– Нет.
– Вот и ответ на твой вопрос. Ты возвращаешь мир в прежнее состояние, избегая временных парадоксов. Видишь мир, как черновик, – Огастес сложил руки на груди и приглушенно добавил, – отличная возможность все исправить.
«Исправить?» – внутренне переспросил Люк, цепляясь за мысль. В отнимающем все силы обучении он не задумывался о том, как именно мог применить свои способности.
– Если бы ты был в состоянии исправить прошлое, что именно изменил бы?
Огастес бросил ничего толком не выражающий взгляд на музыкальную шкатулку, и негромко проронил:
– Чаще говорил бы о чувствах.
Сколь бы его слова ни были искренними, Люциусу такой ответ не понравился. Демон впился в Огастеса глазами и уколол с недоброй насмешкой:
– Как-то мелочно для такого грандиозного шанса.
– Очевидно, ты всегда был одинок.
Сказанное Огастесом задело за живое. Одиночество преследовало Люка с самого рождения:
Лежа в постели, он думал о том, как изменилась бы его жизнь, свяжи он ее со спутницей. Возможно, эти размышления даже имели бы смысл, не будь единственная приятная ему девушка мертва.
Люк не проявлял к Нине внимания больше необходимого для племянницы хозяйки «Барнадетт», но был рад лицезреть каждый день ее милые черты. Нина отличалась немногословностью, флегматичным темпераментом и при всем этом знала себе цену. Любопытно, что, живя под одной крышей с Люциусом – мужчиной неземной красоты, она не смотрела на него хмельным от очарования взглядом, не дышала плотским вожделением, не ждала благосклонности. Люк был уверен, что у всех есть предел прочности, и возьми он инициативу в свои руки, даже Нина не смогла бы устоять перед его притягательностью.
Вот только хотел ли он сам в своей власти очередную поклонницу, околдованную его безупречной наружностью?
Люк не заметил, как мысль плавно перетекла в мечты о Нине. Что, если вернуться назад, укрыться с ней от всех вне пространства и времени? Нарисовать иллюзию идеального мира и остаться в нем навсегда? Может быть, тогда Люциус был бы счастлив?
Он грезил яркими образами о ласковых прикосновениях и трогательных поцелуях. Пытался представить чувства, что должны были родиться в нежной любви, но они ускользали от него, стоило подобраться слишком близко. Тогда Люк начал представлять картины более интимного характера, чтобы хоть как-нибудь зажечь мертвую душу огнем. Поцелуи становились все пламеннее, дыхание более прерывистым. И вот он уже подминал под себя обнаженное тело в волнующей близости. Только так фантазия удовлетворила его неуемное влечение к девушке, которую он не удосужился узнать раннее.
Остудив разгоряченную воображением голову, Люциус смог погрузиться в сон. Но ночь не принесла покоя. Бессвязные видения били его, как в лихорадке, – Люк дрожал и бредил событиями, которые не находили места в его жизни. Статуя девы у «Барнадетт» сменялась мрачным лицом Лоркана. В полный голос дьявол кричал что-то совершенно нечленораздельное, и зов его звучал требовательно.
Он открывал утраченный во времени разлом между мирами.
Люк проснулся в поту от жара и сновидений. Три дня изнемогая от высокой температуры, он в абсолютном беспамятстве бормотал бессвязные вещи: поместье, дьявол, рыцарь ада, бесконечность.
Лишь излечившись под тщательной опекой Огастеса, Люк позже смог расшифровать свои слова.
Он видел будущее.
Зеленые глаза Люка горели верой в обретенные силы. Свое пребывание в хижине он считал оконченным. Теперь им двигала идея построить будущее, которое для своего свершения требовало исправлений ошибок прошлого.
С легким недоумением в лице Огастес наблюдал за суетливыми движениями Люка, очевидно, ожидая, что тот соизволит объяснить свое решение уйти, но Люк не собирался тратить время на прощания. Вместо этого он резко остановил судорожные метания по комнате и повернулся к Огастесу с вопросом: