Тот самый одноклассник

Дивеева Лара

– Эээ… спасибо, Арк, но это не мое. Если позировать, то только с контрабасом, чтобы за него спрятаться.

– Жаль!

– Не жалей, тебя мои формы не устроят.

– Зато есть гарантия, что на эту работу найдется покупатель! – рассмеялся Арк.

Вернувшись домой, я разделась и придирчиво осмотрела себя в зеркало. Обычное тело, средненькие формы. На картину с балалайкой может, и потяну, а вот с супермодной гитарой – никак. Да и лицо из разряда миловидных, не более того. Каштановые волнистые волосы чуть ниже плеч, обычные серые глаза и бледная кожа никак не вяжутся с образом женщины-вамп на вызывающей эротической картине.

Если выложиться по полной – там оттенить, тут подкрасить, здесь начесать, то можно вылепить из меня претендентку на мужские взгляды. Однако, если слишком сильно стараться, то станешь в ряд бабочек-однодневок, которых без грима и не узнать.

В детстве я надеялась вырасти высокой и красивой, но результат получился средненький. Так бывает – на что надеешься, то и не получишь. С конкурсом тоже так вышло.

Резник удивил меня своей странной фантазией. Мне любопытно, что именно он увидел на холсте. Может, позвонить ему и поблагодарить за вчерашнее? Нет. Хорошо, что я стерла и забыла его номер. Совсем не помню, ни одной цифры не стоит перед глазами.

Следующие несколько дней я много работала и старалась не думать о Резнике. В среду утром я проехала мимо его магазина. Ничего примечательного – музыкальные инструменты в витрине, расчищенное от снега крыльцо. Зачем, спрашивается, приехала? На что нарываюсь?

В пятницу я приехала, чтобы помочь Арку перед открытием выставки. Он нервничал, метался между залами и постоянно менял картины местами.

– Все не так! Мы не успеем! – вопил он горестно. Арк творческий человек, как и я, поэтому удивляться нечему. У нас докторская степень по накручиванию себя.

Я ревностно следила, как рабочие вешают мои картины. Не зря волновалась, потому что металлическую конструкцию вздернули вверх ногами.

– Неужели не видно, что на ней человеческое лицо? – возмутилась я.

Зря возмутилась. Я пробую себя в разных стилях и не чураюсь абстракций. Повесишь вверх ногами – глядишь, популярность только повысится, да и смысла больше увидят.

Отвернувшись от недоумевающих рабочих, я заметила в дверях Резника.

– А ты здесь какими судьбами?

– А я спонсор. На картинах Арка инструменты из моего магазина. Покажешь свои работы?

Мне хочется произвести впечатление на Резника, что несправедливо, ведь мне совсем не нравится его музыка. Но я не смогу быть с человеком, который не понимает мое творчество. Никогда не смогу. Никак.

Данила постоял у каждой работы по паре минут, потом склонился ко мне.

– Лиознов идиот!

По телу пробежала горячая волна, настолько сильная, что я пошатнулась. Иногда пара слов сильнее сотни. Резник считает, что я талантлива, что должна была выиграть конкурс, что Лиознов, владелец галереи, идиот, потому что… по многим причинам.

Резник обнял меня за плечи, осторожно, как в замедленном кадре.

– Лиознов идиот во всем, кроме одного, – сказал он, глядя на мои губы.

Я хотела сосредоточиться на выставке, на работах, на творчестве, но вместо этого слушала дыхание одноклассника.

– Арк предложил мне позировать для него. Сказал, что по твоему совету.

– Ты согласилась? – Его рука ощутимо напряглась и сжала мое плечо.

– Нет, я отказалась, такие затеи не для меня, – созналась с долей сожаления.

Резник зафиксировал меня пристальным взглядом, вот-вот достанет детектор лжи.

– Правда, отказалась?

Он ждал моего ответа. Очень ждал.

– Правда.

Он выдохнул.

– Я рад, что ты отказалась, – сказал, глядя в сторону.

– Тогда зачем предложил?

– Я хочу эту картину для себя. – Резник прикрыл глаза, словно представлял ее прямо сейчас. – Хочу увидеть, как твои пальцы скользят по грифу, как дрожат твои бедра от прохлады дерева… Мне нужна эта картина, но я не хочу, чтобы Арк ее писал, чтобы он видел тебя обнаженной, – сознался Резник. – Знаешь, Ника, по внешнему виду гитары сложно определить ее звучание. Новички зачастую бросаются на дорогие гитары из-за бренда и внешнего вида. Я и сам этим грешил. А дело совсем в другом – надо найти свое звучание, такое, чтобы в твоих руках оно было неповторимым.

Внутри появилось странное ощущение, словно начался гигантский оползень. Каменные пласты памяти поползли вниз по склону. Страшно и неожиданно, потому что знаешь, что подняться обратно они уже не смогут.

– И ты нашел свое звучание? – этот вопрос был прыжком с обрыва, точкой невозврата. Но я не смогла промолчать.

– Очень на это надеюсь, – ответил Данила, глядя мне в глаза.

Даже если Резник играет со мной, боюсь, я уже не смогу спастись.

Секунда – и его серьезное лицо расплылось в улыбке. Словно фокусник провел ладонью – исчез незнакомый мне серьезный, искренний мужчина, и появился привычный шалопай.

– Не передумала, Ника-Ника-Ника? Не хочешь, чтобы я тебя утешил? – Его пальцы пробежались по моим ребрам, и я подалась ближе, хихикая от щекотки.

– Спасибо, но я не расстроена.

– Нисколько не расстроена? – притворно удивился он, прижимаясь ближе. – Может, хоть самую малость?

– Только если самую малость.

Его колено между моими, его пальцы танцуют на моей коже, синий взгляд потерял фокус.

Я тоже потеряла фокус. Совсем.

От Резника пахнет приятным, чуть сладковатым одеколоном, и я отвлекаюсь на запах, не могу почувствовать за ним мужчину.

– Нюхаешь меня, Ника? – говорит он так чувственно, что вдох замирает в моем горле. Мы обнимаемся посреди галереи среди суетящихся рабочих. Вернее, Резник обнимает меня, а я чуть отклоняюсь назад, но при этом млею от близости. В его эмоциях ощущается нечто настолько сильное, что вспоминается опьянение школьного спектакля. Каждый раз, когда Резник рядом, у меня кружится голова.

– Мне нравится, как ты пахнешь!

– Когда женщина говорит, что ей нравится твой одеколон, это значит, что ей не нравишься ты.