[e-mail]

Ионов Владимир

В убегающем вверх списке мелькали знакомые фамилии депутатов, клерков, директоров предприятий, но ни одну из них он почему-то не примеривал в качестве замены для своей. Ага, вот и адрес почты Волгаря! Он дважды кликнул его мышкой и стал ждать открытия окна почты. «Не возражает… А кому ты на хрен нужна? Оперилась с моей помощью и готова сорваться? Ну-ну! Посмотрим, где ещё водятся кретины, вроде меня?»

Открылось окно почты.

— Здравствуйте, Владимир! Это Сашок Сарафанов на связи. Есть пара свободных минут?

— Есть. Здравствуй, Саша, — выплыло на экране. — Что у тебя случилось?

— Слушай, я тут в «толстушке КП» вычитал, как хоронили Япончика, вора в законе. Он там у вас не появился?

— Не знаю, не видел.

— Ну, ты что? Его вчера на Ваганьковское несли. Представляешь, в дубовом гробу с кондиционером! Ты только прикинь — дубовый ящик с кондиционером и со светом внутри… А ты не в курсе?

— Саша, у нас Здесь Души. А гробы остаются за порогом, в земле. С кондиционерами они или с простыми рюшками. И Душу твоего Япончика это уже не волновало — как его несли, в чем и с чем. Появилась она Здесь или нет, сказать не

могу — не я думал о ней.

— Неужели не интересно? — спросил Сарафанов.

— Интересно было бы видеть, насколько она чиста, получит ли Адрес для обратной связи с миром живых. Но пока не вижу её, значит что-то мешает ей появиться в пространстве Вечных Душ.

— Ну, все равно, я тебе расскажу. Представь: толпа народу у Ваганьковского, одни братки с пудовыми цепями на шее, тьма венков и букетов, нашего брата близко не пускают. Не видел никогда, чтобы так кого-то хоронили. Ну, разве раньше генсеков так носили. И что выходит? Хочешь иметь приличные похороны, будь политиком или вором?

— Это, если ты хочешь жить только ради похорон. Но от человека должна оставаться память. Для этого ставят памятники на кладбищах и на площадях. У кого-то остаются книги, картины, научные разработки, музыка — да много всего может оставить человек на память о себе. Что оставил Япончик? Пышные похороны и имя среди воров?

— Слушай, не только среди них. Говорят, вся знатная Москва приезжала прощаться с ним ночью. И не только Москва. Но они светиться не хотели.

— Значит, Совесть не позволяла им прощаться с ним днем. И это говорит о том, что Совесть покойного была не чиста.

— Совесть… Совесть… Много ты получил со своей Совестью? — раздраженно спросил Сарафанов.

— Я получил то, что имеет моя Душа.

— И много?

— Вечность, Саша. Вечность. И возможность отвечать на вопросы живых, видеть их Души, знать помыслы, предупреждать… То есть быть Здесь и как бы оставаться Там, среди вас. Разве мало?

— Ладно. А там-то, у себя, ты чего видишь?

— Всё, о чем подумаю, что захочу видеть.

— Вообще, это класс! А о чём люди думают, можешь понять? Вот о чём сейчас Нинка думает?

— Вижу, что у неё сейчас тяжело на Душе и виной тому ты, Сашок.

— Да ладно! Что я такого ей сказал?

— Тебе лучше знать. Почаще, Саша, спрашивай себя, в чем ты неправ. Извини, мне надо ответить на другие вопросы, — сказал Волгарь, и экран монитора у Сарафанова погас.

«Старый козёл!» — вырвалось у Сарафанова, и он хлопнул ладонями по клавиатуре, от чего экран сразу вспыхнул, и на нём всплыли слова:

«А вот этого лучше не надо, Саша». — И экран снова погас.

— Эй, чего не надо-то? — спросил Сарафанов пустой кабинет. И, поняв, что Волгарь слышит всё, даже когда нет прямой связи с ним, Сарафанов зажмурился от ужаса, подумав: «Это что же, теперь слова не скажи? А почему я раньше ничего об этом не слышал? Ну, Волгарь устроился…»

Глава 17

— Дима, ты зачем меня сюда привез? — раздраженно спросила Александра, едва он появился на пороге её съемного гнезда. — Чтобы вывести тебя в люди, — спокойно ответил Диванов, сбрасывая пальто и обувь. — А что не устраивает мою птичку? — Твоя «птичка» заперта здесь, как в клетке. Ты совсем не уделяешь мне внимания. Привез, бросил, носишься где-то целыми днями, а я — довольствуйся кампанией шофера? — Саша, у меня сейчас трудное время. — Он присел на подлокотник её кресла, притянул к себе за плечо, скользнул рукой ниже, к груди. Она остановила его холодную ладонь: — Мне холодно! — сказала капризным тоном. — А мне и холодно, и голодно. У нас есть чего-нибудь перекусить? Как пес голодный носился полдня и ни одной косточки никто не бросил… Так, есть чего-нибудь пожрать? — А ты приготовил? — резко спросила Александра. — Сам унесся с утра пораньше, домработница еще не появлялась… Я тут одна и тоже голодная, как сыч. — Извини, я забыл предупредить, что отпустил Наталью на сегодня. Но ты бы могла заказать обед в ресторане, а Константин бы привез… — Но и ты бы мог побеспокоиться, зная, что человек один в пустом доме. Раньше ты такого не допускал. Скажи, я тебе надоела? — Саша, это не разговор… — А что у нас с тобой «разговор»? То ты бежишь к жене с ребенком, то у тебя запись, то какая-то встреча. Я нужна тебе только на ночь и то не на каждую… Мне надоело быть птицей в клетке. Хочу на волю, слышишь? На волю. Купи мне билет, и я уеду. — Она говорила это так резко, будто постороннему человеку, толкаясь с ним в очереди. — Ну, если ты не можешь или не хочешь понять, что мне сейчас тяжело и, если так ставишь вопрос, возьми деньги, какие там есть, и купи себе билеты сама. Хоть на поезд, хоть на самолет. — Диванов опустился в другое кресло, уронил голову в ладони. «Черт бы всех побрал! И меня тоже! Жил бы себе спокойно, делал бы тихо свое дело… Играл себе в волю, любил молодую стерву… Ведь стерва же Сашенька? Стерва… Нет, захотел сенсаций. Разговоров. Всхлипов: «Ах, каков Диванов!.. И что там какой-то Мессинг!? Диванов управляет другими мирами…» — Диванов, так я уезжаю, — услышал он её голос с порога и, не глядя, устало махнул рукой, мол, скатертью дорога. — Костю я забираю? — спросила она. — Нет, оставь. Я поеду домой. Вызови себе такси. — Ну, если поедешь, может, вы меня завезете куда-нибудь в клуб? — в вопросе был вызов и намек, что уезжать домой сегодня же, сейчас же, она не собирается, и ей нет дела до состояния Диванова. — Ладно, бери Константина. Я обойдусь, — сказал он. Нарочито громко хлопнув дверью, Александра ушла. Диванов поглубже втерся спиной в мягкое кресло, закрыл глаза. «Так,… — подумал он. — Она еще вернется. А что делать мне? Действительно ехать домой? Жена тоже устроит скандал. Вытащит из постели детей… Ох, эти бабы!.. А что скажу я? Что мне плохо? Что был Диванов, на которого молились целыми командами, и нет Диванова? Зарвался и пошел вон? Но я же хотел принести каналу славу, какой он не знал… Ладно. Давай будем думать, что делать

и кто виноват? Третий русский вопрос «ты меня уважаешь?» здесь уже не пляшет… Тебя уважают, когда ты во всём и со всеми согласен,… когда плывешь в одной струе… Ты хотел вырваться, и вот сидишь на берегу… Без бабок и без баб. «Деньги есть, так бабы любят, на полати спать зовут… А денег нет, так хер отрубят и собакам отдадут»… Не я это первым сказал… Все началось с Волгаря, будь он неладен. Откуда он взялся, я почти забыл про него… Торчал где-то в провинции, а объявился с того света, и смутил Диванова… Сколько раз он и раньше портил мне кровь! — то у него не убери, это ему не добавь, иначе — подписывай сам… На том-то свете ему не все равно, кто за него отвечает?.. Ну-ка, где ты там?» Диванов подвинул к себе роскошный 17-дюймовый ноутбук, набрал адрес. — Слушаю тебя, Дмитрий. Здравствуй, — отозвался экран. — Привет. Слушай, там у вас кто-нибудь может сказать, почему мне так хреново? — Мог бы и я, но сторонний совет никогда не бывает точнее собственного осознания. Покопайся в Душе, что ты сделал вопреки ее воле. Честное осознание этого помогает вернуть равновесие… — Да я ее уже наизнанку вывернул и выскреб до дыр — ничего не пойму, что хотел или делал не так. — Не торопись, Дима, подумай. — Да я хоть лоб расколи!.. Ты дай мне ещё какой-нибудь Адрес, может, кто другой чего подскажет, — попросил Диванов, в запале не осознавая, что оскорбляет этим Душу Волгаря. — У меня для тебя один адрес: Душа Дмитрия Диванова, его Совесть. Других нет, — ответил Волгарь. — Значит, ни хрена вы там не понимаете в вашем далеке. — И Диванов захлопнул крышку ноутбука. Отодвинув его на край стола, Дмитрий закинул голову, уставился взглядом в центр лепного потолка и приказал: — Ну, давай, Совесть, кори гениального телеведущего, что он сделал не так? — Подождал, прислушиваясь к вялому биению сердца. — Молчишь? Или тебя нет у меня? Вот сердце чего-то выстукивает, а ты молчишь. Значит, дорогой Волгарь, Диванов был прав во всем. И всегда! — Сказав это, он встал, быстро оделся и вышел в ночь ловить «левака», чтобы доехать до дома. В старенькой, холодной и скрипучей «копейке» добрался сквозь светящуюся огнями Москву до громадины своего дома, поднялся лифтом на этаж и увидел возле внушительных дверей своей квартиры три плотно стоящих чемодана, на одном из которых лежала записка. «Диванов, ты здесь больше не живешь, — было написано нервным почерком жены. — Уезжай откуда приехал». Позвонил в дверь. Ни шороха за дверью. Нащупал в кармане ключи, попытался отпереть замок снаружи — ключ не подошел. «Ну, что же, я поступил бы так же, купи она особняк любовнику и проживи там с ним неделю», — подумал он и стал звонить, чтобы вызвать такси. Распахнулся лифт. Вышла яркая Матрона в распахнутом норковом манто. — Ба! Кого мы видим! Наш переселенец собственной персоной! — пропела она низким голосом. — Уезжаешь, или приехал? — Меня выгнали, — признался Диванов. — Правильно сделали. Ты где пропадал? На канале вместо тебя пишут Скворцова, на других каналах тебя не видно. Где ты? — допытывалась она таким тоном, словно не догадывалась, что её Скворцова пишут на канале вместо него, в том числе и по её милости. — Я, как видишь, на лестнице, — вяло пошутил Диванов. — Где мне ещё быть, безработному и бездомному? Канал меня больше не хочет, жена выгнала, деньги кончились, любовница ушла к другому… — Прекрасно! Есть повод начать жизнь сначала, — пошутила она. — Возьмешь гитару, начнешь петь. Ты это умеешь. На хлеб и на угол заработаешь. — Спасибо! — шутовски поклонился Диванов. — В какой подземный переход изволите встать? — Где не выгонят. А хочешь, возьму в свою группу? У меня сейчас намечается тур, и ты мог бы пригодиться. Давай я позвоню директору? — А звони, мать! Где наша не пропадала! — неожиданно согласился Диванов и спросил: — А переночевать пустишь? Или и там уже Скворцов? — Скворцов там, где ему положено. Но коврик найдется и для тебя, — пропела Матрона.

Глава 18

— Нет, нет, — остановила его Матрона. — Чемоданчики ты оставь, где стоят. А то поселишься с чемоданами, потом тебя не выгонишь. А так — зашёл и зашёл. Посидим, поболтаем, по бокальчику с устатку дёрнем… Не бойся, никто их не унесет, чай не в Черёмушках живем, — болтала она, давая домработнице снять с себя шубу и сапоги. — А ты сам разденешься, не маленький. И проходи вперёд.

Матрона жила на широкую ногу: лимузин для поездок, пентхаус почти в 700 квадратов с зимним садом, антикварная венецианская мебель… Впрочем, всё это не свалилось на неё с неба и не подарено безумным поклонником — сама скопила, заработала голосом, трудом, талантом, мятежной, рвущейся в каждой спетой песне душой.

— А скажи-ка мне, дружок, как ты докатился до жизни такой, что чемоданы оказались за порогом? — спросила она, вальяжно устроившись на огромном диване возле подвезённого домохозяйкой столика с напитками.

— На Руси же не все — караси, есть и ерши. Я из таких, — ответил Диванов, присаживаясь в кресло напротив.

— И кого же ты теперь «наершил»? Говорят, привез из своих степей молоденькую кузину. И что, закружила? Любите вы, старые ерши, молоденьких плотвичек…

— Молоденьких-то не только плотвичек, но и птичек любят, — улыбнулся Диванов, давая понять, что тоже кое-что знает о новом увлечении Матроны. И как бы, между прочим, спросил: — А где Скворцов, я что-то давно его не видел.

— А бес его знает, где его ветер носит? Приедет, расскажет, если ещё лыко вяжет.

— А что, дело так плохо? — участливо спросил Диванов. — Насколько я знаю, он, вроде, знал меру…

— А ты думаешь, я зря его к себе поселила и упросила Костю подменить тебя на Игре? Там хоть постоянно будет занят на записях, а не болтаться по корпоративам… Ладно, это моя забота, ты о себе давай: за что тебя выставили?

— Да, так… Сплелись любовь со страстью. Со страстью самовыражения, — уточнил он. — С одной стороны кузина, с другой — жажда сотворить на канале небывалое. Семья отошла на задний план. А когда одно рухнуло, другое обломилось, задний план поддал под зад. И теперь Диванов оказался на твоём коврике в прихожей, — горько ухмыльнулся гость.