Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
Дальнейшая жизнь тем летом восемнадцатого года каким-то образом вся была поглощена армией. Тойво не приносил никакой присяги, но, так уж сложилось, неоднократно присутствовал при этом торжественном моменте у своих подопечных. Две недели курса молодого бойца, иначе говоря "Выстрела" - и парни, спешно поклявшись утвержденным правительством текстом от 25 апреля, ехали воевать.
К Присяге Антикайнен относился серьезно, так же серьезно он не хотел ее давать, пусть даже дело все это было - простой формальностью.
"Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание
"Пред лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью, добросовестно изучать военное дело и, как зеницу ока, охранять народное и военное имущество от порчи и расхищения", - это, скорее, подходило для сторожа военных складов. Проклятые расхитители социалистической собственности только и ждут, чтобы попортить и стырить. Перед лицом мировой общественности можно заявить: так дело не пойдет!
"Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину и беспрекословно выполнять все приказы командиров, поставленных властью Рабочего и Крестьянского Правительства", - все бы ничего, вот только рабоче-крестьянское правительство - это перебор. Ни Ленин, ни Троцкий, ни иной вождь на рабоче-крестьянина не тянул.
"Я обязуюсь воздерживаться сам и удерживать товарищей от всяких поступков, порочащих и унижающих достоинство гражданина Советской Республики, и все свои действия и мысли направлять к великой цели освобождения всех трудящихся. Я обязуюсь по первому зову Рабочего и Крестьянского Правительства выступить на защиту Советской Республики от всяких опасностей и покушений со стороны всех ее врагов, и в борьбе за Российскую Советскую Республику, за дело социализма и братство народов не щадить ни своих сил, ни самой жизни", - вот тут предельно ясно, что предстоит самопожертвование. Великая цель освобождения трудящихся - полная фикция, так что умереть предстоит в ответ на любой зов рабоче-крестьянского правительства. Оно зевнуло и воззвало - красноармеец побежал к цели и умер. Вероятно, потому что не добежал.
"Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона", - безрадостная перспектива для нарушителя Присяги. Можно, конечно, надеяться, что не по злому умыслу не достиг великой цели всех трудящихся, но кто будет этот умысел определять, злой он, или нет?
Эх, перспективы безрадостны! Да радостных перспектив, если заручаться поддержкой государства - вообще нет. Оно, государство, всего лишь машина, где не может быть эмоций по определению. А где нет эмоций - есть зло. В том числе и у машинистов.
Впрочем, народ, коверкающий слова Присяги, потому что неграмотен, почти не знает русского языка, да и вообще не отдает себе отчета, что такое - эта великая цель освобождения трудящихся? Свобода от труда - это лень. Ура! За лень и праздность!
Антикайнен, занимаясь с курсантами, сам от них ничем особым не отличался. Кроме, разве, навыков
Коллегам - из числа комиссарствующих - это дело не нравилось. Да и самому Антикайнену - тоже. Но куда ж деваться-то?
А деваться было куда: призывники-финики, добровольцы и вынужденцы, перед отправкой на войну, помимо Присяги, подписывались под заявлением в заграничный исполнительный комитет рабочей молодежи Финляндии. Типа, бла-бла-бла, примите меня в члены. А если погибну, то примите меня в многочлены, то есть, конечно же, в почетные члены. И подпись. Или крестик, что было чаще.
Их спрашивают: кому, мол, пацаны, заяву пишете. А те - самому главному финну. Им опять: Ленину, что ли? А они - Антикайнену. И посылают вопрошающих к такой-то матери.
Таким образом, авторитет у Тойво за пару месяцев нечеловеческих опытов над призывниками возрос до небес. Прочие преподаватели это дело оценивали крайне негативно.
– Вот же - сопляк!
– говорили они.
– Чухна белоглазая! Самый умный!
Конечно, в двадцать мальчишеских лет иметь такой авторитет - это несерьезно! Коллеги Антикайнена по "Выстрелу" были все в годах, за плечами имели опыт Первой Мировой войны в чине не старше фельдфебеля. В основном же ефрейтора и младшие унтер-офицеры, изредка - старшие унтер-офицеры. Тут-то неприязнь к выскочке возрастает до откровенной ненависти.
Когда же Тойво написал статью "Рабочая молодежь Финляндии в революции", и эту статью опубликовали, комитет преподавателей пошел к комитету начальников курсов и сказал:
– Или - мы, или - он!
– А вы финских новобранцев будете готовить?
– спросил Эйно Рахья, случившийся в комитете.
– Будем!
– твердо сказал фельдфебель, а унтер-офицеры добавили веско.
– Да!
– На финском языке?
– продолжал допытываться Рахья.
– Пусть русский учат - мы все-таки в России!
– проговорили ефрейторы.
– В великой рабоче-крестьянской России! Споем, товарищи!
Пока товарищи-преподаватели тянули песню о смерти всех, как одних, Эйно чесал себе нос. 31 июля он долго беседовал с Лениным о судьбе финских мигрантов. Тот, хитро сощурившись, предложил создать в Петрограде финские командные курсы, потому что чухонцев в северной столице развелось, как собак нерезаных. В ЧК нельзя - там латыши, в матросы - тоже, потому что старых матросов некуда девать, в истребительные карательные батальоны китайцы набились, так что оставалась только Рабоче-Крестьянская Красная Армия.
– Создадим, батенька, новую Интернациональную военную школу!
– сказал Ленин и неожиданно громко заржал, как конь.
– Ага!
– согласился Рахья и смех поддержал. Получилось у него пискляво и не очень душевно.
Тут же к ним в кабинет заглянул Троцкий и укоризненно покивал головой: "чего ржете, товарищи, когда революция в опасности". Ему объяснили ситуацию, тогда он пожевал губами под крючковатым носом и внес свое предложение:
– Вы, товарищ Рахья, назначаетесь комиссаром этих командных курсов.