Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
Дом на Каменноостровском проспекте после "гибели" Куусинена прозвали "Клубом финских коммунистов имени Куусинена", хотя по сути он также и оставался все тем же величественным Домом Бенуа. Здесь теперь оргии не проходили, здесь проходили партсобрания. Веселиться сделалось интересней в ресторанах и загородом.
Сходки оппозиционеров тоже переместились, найдя новое место в квартире Элоранта, где хозяин раздувал своими речами и выходками праведный гнев, а хозяйка подпитывала его горячим чаем и игрой на валторне.
С
С революционным сердцем бушующим.
Ты - революция и я штыком
Защищу твою душу и туловище.
С красным бантом к тебе приду,
Расстреляю всех провокаторов.
С красным бантом к тебе приду,
С красным бантом приду и с плакатами (В. Рекшан - Красный бант).
Финны пели, меняя звонкие согласные на глухие, решительно убирая смягчение звуков и отбивая такт ногами. А без песни никак, ведь песня строй пережить помогает. Элвира выводила музыкальную тему на своем инструменте, и все были счастливы.
Потом оппозиционеры убегали в нумера, общались с местными жительницами, тратили нажитые нелегким трудом бандитов деньги, а поутру злились еще пуще на ЦК финской компартии.
Как-то Элоранта поинтересовался у Пааси:
– Ну, а с этим Антикайненом как дела обстоят?
– Да никак!
– ответил Акку.
– Интересовался, конечно, нашими помыслами, но на этом и ограничился.
– И ничего не сказал?
– недоверчиво спросил Войтто.
– Так он, вообще, мало говорит, - пожал плечами Пааси.
– Сказал, что мысли у нас правильные. Пора на пленум вопрос выносить.
– Пленум!
– ухмыльнулся Элоранта.
– Да кто ж позволит с трибуны об этом говорить?
– И я про то!
– сразу согласился Акку.
– Ну, у Тойво в друзьях Куусинен ходил, пока того не пристрелили. Нахватался либерализма.
– Да, Куусинен, еще тот фрукт. Был.
Последнее слово он произнес с какой-то долей сарказма. Пааси хотел, было, уточнить, что, мол, тот имеет в виду, но передумал.
Однажды теплым августовским вечером Тойво встретился с Пааси, когда тот возвращался от несчастного, всего в слезах, петербургского судьи еще со времен царя с "незапятнанной репутацией". Слабость Акку питал к разного рода юристам и законникам. Его коллеги грабили барыг, он же специализировался на другом контингенте.
На самом деле встреча, конечно, была совсем неслучайной. Тойво долго выслеживал Пааси и теперь, как бы невзначай, объявился на пути. Они поговорили о том, о сем, а потом Антикайнен высказал идею:
– Почему бы вам не написать письмо от вашей коммунистической ячейки самому вождю?
– Какому вождю?
– удивился Акку.
– Какой коммунистической ячейки?
– Ну, вождь у нас один, а у вас одна коммунистическая ячейка.
Пааси задумался на несколько секунд, которые сбились в кучу и выдали несколько минут молчания.
– Письмо Ленину от вас, кто у товарища Элоранты учится быть настоящим коммунистом, - наконец, подсказал Тойво.
Акку продолжал молчать, но весь его внешний облик говорил, да, что там, говорил - он вопил, что Акку думу думает.
– И что написать?
– выдал он, выказывая недюжинную сообразительность.
– "Спасибо за наше счастливое детство" - вот что, - рассердился Тойво.
– В общем, что хочешь, то и пиши. Пока. Я пошел.
Он удалился на несколько шагов, но потом обернулся и проговорил:
– Если никто ничего не будет делать, то мы так и останемся спать в казарме на досках.
Разговор с Антикайненом подействовал на Пааси очень позитивно: всю дорогу до своей арендованной комнаты в коммунальной квартире он сочинял письмо Ленину. Акку сжимал кулаки, еще носившие на костяшках следы судейской крови, и иногда тряс ими в воздухе над головой, словно угрожая пролетающим по своим делам воронам и клубящимся голубям.
На следующий день, когда все оппозиционеры собрались у Элоранта, Пааси сказал во всеуслышание:
– Я написал письмо Ленину о положении простых финских революционеров в Питере. Сейчас зачитаю.
Письмо было написано по-русски, поэтому стиль не отличался изяществом, зато был эмоционален и искренен.
"Дорогой Вождь!" - многообещающее начало.
– "Мы спим, где попало. Надо перестрелять всю зажравшуюся финскую партийную верхушку, а остальных из верхушки не трогать. Они - не большевики, а меньшевики. Бежали из Финляндии в 1918 году, бросив своих товарищей. Имели буржуазное образование. И, вообще, да здравствует красный террор!"
Товарищи-оппозиционеры сразу же захлопали в ладоши, а Войтто призадумался и поскучнел. В таком виде послание можно отправить какому-нибудь вождю североамериканских индейцев, а не лидеру мирового пролетариата.
– Идея с письмом верная, вот содержание надо как-то подправить.
– Ну, я не возражаю, - пожал широкими плечами Пасси.
Пюлканен, считающий себя другом семьи Элоранта, и чрезвычайно гордящийся тому, что помимо "Капитала" Маркса прочитал еще несколько книг, восторженно произнес:
– У тебя, товарищ Войтто, должно получиться не хуже, чем у "Буревестника Революции" Максима Горького. Мы, кстати, не так давно встречались с ним в санатории на Сайме, он был совершеннейше без ума от нашей суровой природы.
Элоранта отвернулся и скривился: что-то не хотелось ему писать письма ни Ленину, ни вождю - никому.
– Ладно, - он махнул рукой.
– Только подпись придется все-таки Акку поставить - от меня, члена ЦК, это письмо будет выглядеть как-то некорректно.
– И я подпишусь!
– радостно проговорил Хагглунд.